Бессмысленную чернь я презирал всегда.
Какою мелкою, пустой, несправедливой
Она мне кажется тогда,
Когда все меряет своею меркой лживой
И судит по себе достоинства в другом.
Все это Демокрит познал во дни былые:
Безумцем ведь его сочли умы пустые.
Презренная толпа! Да, впрочем, странно ль то?
В отечестве своем ведь не пророк никто.
Глупцы все эти люди были,
А Демокрит — мудрец из мудрецов.
И что же наконец? Безумцы снарядили
Гонцов,
Чтоб Гиппократа те к больному пригласили
Его рассудок исцелить.
В слезах и голосом убитым
Гонцы так стали говорить:
«Безумье властвует отныне Демокритом!
Да, чтение с ума свело его, поверь,
И что ж? Не более мы чтим его теперь.
Число миров, толкует, бесконечно,
И, может быть, они полны
Бесчисленных существ, подобных мне. Так вечно
Он бредит и еще другие видит сны:
Каких-то атомов сюда же приплетает,
Невидимых фантомов, он,
И с места не сходя мечтает
Измерить небосклон,
Вселенную познать, себя не сознавая…
Он прежде хоть с людьми беседовать умел,
Теперь толкует он с собой лишь. Возрастая,
Безумье перешло предел!
Приди, божественный из смертных!..»
Этой речи
Не верил Гиппократ, но все ж пустился в путь.
Подчас какие в жизни встречи
Устраивает рок! Он пожелал столкнуть
Друг с другом мудрецов нежданно.
В тот миг, как Демокрит трудился неустанно
Над самой важною из всех своих идей:
Где у животных и людей,
В сердцах или в мозгу, таится ум? —
Философ
Сидел под деревом тенистым, над ручьем,
О мышленье томясь тревогою вопросов;
Лежала груда книг кругом,
И, погружаяся, как и всегда, в их чтенье,
Он не заметил друга приближенья.
Конечно, краток был привет друзей моих:
Не тратят мудрецы часов в речах пустых.
Про разум и людей друзья потолковали
И перешли к морали…
Мне не к чему писать о речи той,
Что мудрецы вели между собой:
Довольно, кажется, рассказанного мной,
Чтоб видеть, что народ — судья, увы, негодный!
Тогда какая ж правда есть
В словах, что мне пришлось прочесть,
Где Божиим зовется глас народный?
