Покаяние

Был папа готов литургию свершать,

‎Сияя в святом облаченье,

С могуществом, данным ему, отпускать

‎Всем грешникам их прегрешенья.

И папа обряд очищенья свершал;

‎Во прахе народ простирался;

И кто с покаянием прах лобызал,

‎От всех тот грехов очищался.

Органа торжественный гром восходил

‎Горе́ во святом фимиаме.

И страх соприсутствия божия был

‎Разлит благодатно во храме.

Святейшее слово он хочет сказать —

‎Устам не покорствуют звуки;

Сосуд живоносный он хочет поднять —

‎Дрожащие падают руки.

«Есть грешник великий во храме святом!

‎И бремя на нем святотатства!

Нет части ему в разрешенье моем:

‎Он здесь не от нашего братства.

Нет слова, чтоб мир водворило оно

‎В душе, погубле́нной отныне;

И он обретет осужденье одно

‎В чистейшей небесной святыне.

Беги ж, осужденный; отвергнись от нас;

‎Не жди моего заклинанья;

Беги: да свершу невозбранно в сей час

‎Великий обряд покаянья».

С толпой на коленях стоял пилигрим,

‎В простую одет власяницу;

Впервые узрел он сияющий Рим,

‎Великую веры столицу.

Молчанье храня, он пришел из своей

‎Далекой отчизны как нищий;

И целые сорок он дней и ночей

‎Почти не касался до пищи;

И в храме, в святой покаяния час,

‎Усердней никто не молился…

Но грянул над ним заклинательный глас —

Он бледен поднялся и скрылся.

Спешит запрещенный покинуть он Рим;

‎Преследуем словом ужасным,

К шотландским идет он горам голубым,

‎К озерам отечества ясным.

Когда ж возвратился в отечество он,

‎В старинную дедов обитель:

Вассалы к нему собрались на поклон

‎И ждали, что скажет властитель.

Но прежний властитель, дотоле вождем

Их бывший ко славе победной,

Их принял с унылым, суровым лицом,

‎С потухшими взорами, бледный.

Сложил он с вассалов подданства обет

‎И с ними безмолвно простился;

Покинул он замок, покинул он свет

‎И в келью отшельником скрылся.

Себя он обрек на молчанье и труд;

‎Без сна проводил он все ночи;

Как бледный убийца, ведомый на суд,

Бродил он, потупивши очи.

Не знал он покрова ни в холод, ни в дождь;

‎В раздранной ходил власянице;

И в келье, бывалый властитель и вождь,

‎Гнездился, как мертвый в гробнице.

В святой монастырь богоматери дал

‎Он часть своего достоянья:

Чтоб там о погибших собор совершал

‎Вседневно обряд поминанья.

Когда ж поминанье собор совершал,

Моляся в усердии теплом,

Он в храм не входил; перед дверью лежал

‎Он в прахе, осыпанный пеплом.

Окрест сторона та прекрасна была:

‎Река, наравне с берегами,

По зелени яркой лазурно текла

‎И зелень поила струями;

Живые дороги вились по полям;

‎Меж нивами села блистали;

Пестрели стада; отвечая рогам,

‎Долины и хо́лмы звучали;

Святой монастырь на пригорке стоял

‎За темною кленов оградой:

Меж ними — в то время, как вечер сиял, —

‎Багряной горел он громадой.

Но грешным очам неприметна краса

‎Веселой окрестной природы;

Без блеска для мертвой души небеса,

‎Без голоса рощи и воды.

Есть место — туда, как могильная тень,

Одною дорогой он ходит;

Там часто, задумчив, сидит он весь день,

‎Там часто и ночи проводит.

В лесном захолустье, где сонный ворчит

‎Источник, влачася лениво,

На дикой поляне часовня стоит

‎В обломках, заглохших крапивой;

И черны обломки: пожар там прошел;

‎Золою, стопившейся в камень,

И падшею кровлей задавленный пол,

‎Решетки, стерпевшие пламень,

И полосы дыма на голых стенах

‎И древний алтарь без святыни,

Все сердцу твердит, пробуждая в нем страх,

‎О тайне сей мрачной пустыни.

Ужасное дело свершилося там:

‎В часовне пустынного места,

В час ночи, обет принося небесам,

‎Стояли жених и невеста.

К красавице бурною страстью пылал

‎Округи могучий властитель;

Но нравился боле ей скромный вассал,

‎Чем гордый его повелитель.

Соперника ревность была им страшна:

‎И втайне их брак совершился.

Уж клятва любви небесам предана,

‎И пастырь над ними молился…

Вдруг топот и клики и пламя кругом!

‎Их тайна открыта; в кипенье

Обиды, любви, обезумлен вином,

Дерзнул он на страшное мщенье:

Захлопнуты двери; часовня горит;

‎Стенаньям смеется губитель;

Все пышет, валится, трещит и гремит,

‎И в пепле святыни обитель.

Был вечер прекрасен, и тих, и душист;

‎На горных вершинах сияло;

Свод неба глубокий был темен и чист;

‎Торжественно все утихало.

В обители иноков слышался звон:

‎Там было вечернее бденье;

И иноки пели хвалебный канон,

‎И было их сладостно пенье.

По-прежнему грустен, по-прежнему дик

‎(Уж годы прошли в покаянье),

На место, где сердце он мучить привык,

‎Он шел, подруженный в молчанье.

Но вечер невольно беседовал с ним

‎Своей миротворной красою,

И тихой земли усыпленьем святым,

‎И звездных небес тишиною.

И воздух его обнимал теплотой,

‎И пил аромат он целебный,

И в слух долетал издалека порой

‎Отшельников голос хвалебный.

И с чувством, давно позабытым, подня́л

‎На небо он взор свой угрюмый,

И долго смотрел, и недвижим стоял,

‎Окованный тайною думой…

Но вдруг содрогнулся — как будто о чем

Ужасном он вспомнил, — глубоко

Вздохнул, стал бледней, и обычным путем

‎Пошел, как мертвец, одиноко.

Главу спустя, безнадежно уныл,

‎Отчаянно стиснувши руки,

Приходит туда он, куда приходил

‎Уж годы вседневно для муки.

И видит… у входа часовни сидит

‎Чернец в размышленье глубоком,

Он чуден лицом; на него он глядит

‎Пронзающим внутренность оком.

И тихо сказал наконец он: «Христос

‎Тебя сохрани и помилуй!»

И грешнику душу привет сей потрёс,

‎Как луч воскресенья могилу.

«Ответствуй мне, кто ты? (чернец вопросил)

‎Свою мне поведай судьбину;

По виду ты странник; быть может, ходил,

‎Свершая обет, в Палестину?

Или ко гробам чудотворцев святых

Свое приносил поклоненье?

С собою мощей не принес ли каких,

‎Дарующих грешным спасенье?»

«Мощей не принес я; к гробам не ходил,

‎Спасающим нас благодатью;

Не зрел Палестины… Но в Риме я был

‎И предан навеки, проклятью».

«Проклятия вечного нет для живых:

‎Есть верный за падших заступник.

Приди, исповедайся в тайных своих

‎Грехах предо мною, преступник».

«Что сделать не властен святейший отец,

‎Владыка и божий наместник,

Тебе ли то сделать? И кто ты, чернец?

‎Кем послан ты, милости вестник?»

«Я здесь издалека: был в той стороне,

‎Где ведома участь земного;

Здесь память загладить позволено мне

‎Ужасного дела ночного».

При слове сем грешник на землю упал…

Все члены его трепетали…

Он исповедь начал… но что он сказал,

‎Того на земле не узнали.

Лишь месяц их тайным свидетелем был,

‎Смотря сквозь древесные сени;

И, мнилось, в то время, когда он светил,

‎Две легкие веяли тени;

Двумя облачками казались оне;

‎Всё выше, всё выше взлетали;

И всё неразлучны; и вдруг в вышине

С лазурью слились и пропали.

И он на земле не встречался с тех пор.

‎Одно сохранилось в преданье:

С обычным обрядом священный собор

‎Во храме свершал поминанье;

И пеньем торжественным полон был храм,

‎И тихо дымились кадилы,

И вместе с земными невидимо там

‎Служили небесные силы.

И в храм он вошел, к алтарю приступал,

‎Пречистых даров причастился,

На небо сияющий взор устремил,

‎Сжал набожно руки… и скрылся.

Рейтинг
( Пока оценок нет )
Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: