Уж это-то он умел.
И так продолжалось — ты не забыл — ровно три дня.
А на четвертый день поутру его посадили в картонную коробочку, где уже сидело 35 (тридцать пять) его братьев и сестер — таких же, как Фип, желтеньких и пушистых, и так же перепуганных. Все они, включая Фипа, пищали изо всех сил.
Но, как известно, писк обычно мало помогает.
Не помог он и нашим цыплятам. Их коробку погрузили в кузов маленького автомобиля «пикапа», где было совсем темно и не очень-то приятно пахло и где уже стояло множество таких же картонных коробок, — все они тоже отчаянно пищали. Но тут что-то громко зафыркало, затарахтело, зарычало: цыплята почувствовали, что все куда-то едет, едет, едет… и запищали еще громче, но, так как они сами не слышали собственного писка, им скоро пришлось перестать.
Грузовичок вскоре остановился, и шофер начал передавать притихшие коробочки в руки какой-то тете.
Тетя, кстати сказать, была очень миловидная (то есть на нее было приятно смотреть).
И шофер на нее так засмотрелся, что даже не заметил, как из одной коробочки полетел на траву желтый пушистый комочек.
Это был Фип.
II
Не от страха (испугаться он не успел), а, наверное, просто от неожиданности (ведь он еще никогда не летал) Фип потерял сознание: он закрыл глаза и как будто заснул.
Но когда он пришел в себя и открыл глаза, он испугался по-настоящему: прямо над ним нависла чья-то огромная страшная морда с большими зубами. Бедный Фип не знал, что делать. Он было вскочил на ноги, но они у него тут же подкосились; он снова зажмурился, но так было еще страшней…
Все это случилось с ним только потому, что он так мало знал; знай он чуть побольше, он бы понял, что эта страшная, как ему показалось, морда принадлежит веселому, добродушному и любопытному Жеребенку.
— И-го-го! Тебя как звать? — спросил Жеребенок, и спросил так приветливо, что даже Фип как-то сразу начал понимать, что бояться вроде бы нечего.
— Фип, — ответил Фип.
— Ага-га! Фип, понял! — сказал Жеребенок (тут-то Фип и получил свое имя). — А откуда ты взялся, Фип?
— Не знаю! — честно ответил Фип.
— Иги-ги, потерялся! — сообщил сообразительный Жеребенок. — А что делать будешь?
— Не знаю… — опять признался Фип.
— Ага-га! А я знаю! Будешь своих искать!
— Каких своих? — слабо спросил ничего не понимающий Фип.
Жеребенок тоненько заржал.
— Вот чудак! Своих не знает! Ты ведь кто? Птица! Значит, и твои — птицы! Мои свои — лошади, а твои свои — птицы!
— А кто это — птицы? — заинтересовался Фип. Почему-то это слово ему понравилось.
— Иго-го! Птицы — это, брат… Ну, птички, понял?
— Не понял, — признался Фип.
— Ну, такие, с этими… с крыльями… Ну, которые по воздуху бегают быстро-быстро! Еще говорят… Ага, вспомнил! Которые летают! — с удовольствием повторил Жеребенок. Ему было приятно, что он вспомнил такое трудное слово.
Интересная и содержательная беседа продолжалась бы, возможно, еще долго, но в это время кто-то из своих Жеребенка призывно заржал (неподалеку паслось несколько лошадей), и Жеребенок, крикнув:
— Бегу, мама! — понесся прочь, успев на прощание только предупредить Фипа: — Ищи своих, а то совсем пропадешь!
III
Фип встал на ноги и осмотрелся. Какой огромный, яркий, шумный мир окружал его! Зеленый-зеленый луг, синее-синее небо, а там, в небе, что-то ослепительно золотое — Фип было глянул и поскорей снова зажмурился… А как тепло, какие чудесные запахи, какой ласковый ветерок! От ветерка чуть колышется зеленая трава — такая высокая, что не только Фипу можно спрятаться в ней с головой, — и важно покачивают хорошенькими головками цветы. Их так много, они такие разные! Желтые, красные, белые, лиловые… И повсюду, куда ни глянь, — птицы. Они то перелетают с цветка на цветок, с травинки на травинку, то подолгу вьются в воздухе на одном месте, то стремительно, с жужжанием проносятся у Фипа над самой головой.
«Ну, тут я не пропаду, — радостно подумал Фип. — Сколько своих!»
Но странное дело, к кому бы из них Фип ни кидался, все птицы шарахались от него в сторону и поскорей уносили ноги. Никто из крылатых не только не желал вступить с Фипом в разговор, — никто не отвечал ему даже на самые вежливые вопросы.
На Фипово счастье, неподалеку от него на синий с желтым цветок плавно опустилась очень-очень большая птица, пожалуй, больше самого Фипа. У нее были пушистые усики, шесть тоненьких ножек, широкие разноцветные крылья, и при каждом ее движении крылья эти отливали всеми цветами радуги. Наученный горьким опытом, Фип подошел к ней, медленно, осторожно, и первым делом вежливо поздоровался.
— Здравствуйте, тетя! — пискнул Фип. — Можно мне спросить у вас одну вещь?
Бабочка (ты, конечно, догадался, что это была она) была такая большая, что не испугалась Фипа.
— Спрашивай, вежливый малыш, — сказала она.
— Тетя, вы — птица? — спросил Фип и тут же понял, что сказал что-то неподходящее.
Бабочка взмахнула крылышками, словно собиралась улететь.
— Не улетайте, тетя! Пожалуйста! Пожалуйста! — отчаянно пискнул Фип.
Бабочка осталась на месте и принялась только усиленно обмахиваться крылышками.
— Как ты мог… как ты мог даже подумать обо мне такую ужасную вещь! — сказала она наконец. — Я — птица? Б-р-р!
— Но ведь вы же летаете! — пискнул совершенно сбитый с толку Фип. — А кто летает — тот птица…
Тут Бабочка тоненько рассмеялась.
— Я вижу, ты просто глупыш и не хотел меня обидеть, — сказала она и улетела.
IV
День шел к концу, а Фипу так и не удалось найти ни одной настоящей птицы. Бедняга совсем расстроился, а особенно огорчало его, что все, к кому он обращался, — все крылатые, все летающие, обижаются, когда он принимает их за птиц. А один большущий (чуть ли не больше самого Фипа) Жук даже обещал его отколотить за такие вопросы.
— Что же это получается? — рассуждал Фип вслух, устраиваясь на ночлег под кустиком (ему-то этот кустик казался большим деревом). — Получается чепуха: летают, а не птицы. Ну просто чепуха!
— Чепуха, мой друг, твои рассуждения! — вдруг послышалось откуда-то сверху. — Впрочем, меня это не удивляет. У вас там, внизу, все вверх тормашками.
Фип поднял голову. Высоко над ним, на ветке кто-то висел вниз головой.
От изумления Фип не мог произнести ни звука.
— Да-с, — продолжала неизвестная собеседница Фипа, — попробуй рассуждать по-настоящему.
Видя, что Фип ничего не понимает, она пояснила:
— Насекомые летают, но они не птицы. Я летаю, но я не птица. Вывод: не все, кто летает, — птицы.
Фип разинул клювик от удивления и огорчения.
— Да-с, — с торжеством сказала незнакомка. — И больше того: не все птицы летают. Страус — не летает. Киви — не летает. Пингвин — не летает. А вот я — летаю.
И с этими словами Летучая Мышь (кто же это мог быть, кроме нее?) расправила огромные кожистые крылья и бесшумно исчезла в вечерних сумерках. Вскоре она вернулась, и что-то упало на голову Фипу. Ему показалось, что это были жесткие надкрылья того самого Жука, который недавно грозился его поколотить…
— Птицы, а не летают, летают, а не птицы, — рассуждал сам с собой Фип. — Ну, как же тогда мне птиц узнать? — захныкал он так жалобно, что и Летучая Мышь смягчилась.
— Птиц узнать очень просто, — сказала она. — Они поют! Да-с!
— Птицы поют, птицы поют, — повторял Фип, чтобы не забыть. С этими словами он и заснул.
V
Утро было чудесное. Только Филу сразу захотелось пить и есть. Он склюнул несколько росинок с листьев и травы и начал поклевывать зернышки, хотя они были зеленые и не такие вкусные, как те, которые давали Фипу раньше, но он был и тому рад и клевал их с большим увлечением.
Но вдруг он бросил свое увлекательное занятие и насторожился. Да, сомнений не было — кто-то громко-громко пел:
— В реке-кекс! В реке-реке-кекс!
Хотя Фип и не знал, что такое «кекс», ни даже что такое река, он так и кинулся на звук этой песни. Вполне естественно: во-первых, ему очень понравилась песня, а во-вторых (и это главное), это была песня и, значит, где-то рядом была и птица.
И действительно, на берегу большой лужи (или маленького прудика) сидел кто-то необыкновенно красивый: зеленый, блестящий, с большими блестящими глазами, и пел. Чудесно пел:
— В реке-кекс!
Фип так заслушался, что забыл обо всем на свете.
— Вы, конечно, птичка? — спросил он, когда певица наконец замолчала.
— Квак? — спросила певица. — Почему ты так решил?
— Мне сказали, что птички поют, а вы так замечательно поете!
— Квак, квак я пою? — переспросила зеленая певица.
— Замечательно, чудесно! — восхищался Фип. — В жизни не слыхал такого дивного пения!
Я думаю, не надо объяснять, что Фип говорил чистую правду: он ведь действительно в жизни не слыхал пения.
— Ты, видать, умный головастик, — сказала зеленая певица. — Пою я действительно чудесно, замечательно! Это ты все правильно говоришь. Но только я не птица. Вот еще! Я — Лягушка!
Бедный Фип не мог скрыть своего разочарования.
— А я думал… а мне говорили — только птицы поют… — жалобным голоском протянул он.
— Хе-хе-хе! Кто это тебе говорил?
— Летучая Мышь, — сказал Фип.
— Летучая Мышь? Хе-хе-хе! — засмеялась Лягушка. — Ну, у нее, известно, все вверх тормашками, она ведь вниз головой спит! Придумала тоже! Только птицы поют! Мы, лягушки, лучше всяких птиц поем, сам слышал! А почему?
Тут Лягушка сделала такую большую паузу, что Фипу волей-неволей пришлось спросить:
— Да, почему?
— Да потому, что мы первые на свете запели.
Лягушка снова сделала паузу, и Фипу опять пришлось спросить:
— Ну да?
— Да! Ведь было время, никто петь не умел, потому что все в воде жили, а там не очень-то распоешься. А вот мы, лягушки, сумели! И запели!
Лягушка снова замолчала, очевидно ожидая, чтобы Фип опять выразил свой восторг. Но Фип неправильно ее понял.
— А как же мне тогда… — начал было он, но она его перебила:
— Да, мы первые запели, а там уж и другие… и птицы эти хваленые, а уж теперь все, кому не лень, поют…
Фип снова попытался о чем-то спросить Лягушку, но она не обращала на него внимания.
— Все поют, — продолжала она с жаром, — кто может и кто не может. У птиц хоть голос есть какой-никакой, а многие — хе-хе-хе — совсем без голоса поют! До того техника дошла — не поверишь: ногами поют, ногами слушают. Можешь себе представить?
— Не могу, — честно признался Фип.
— Да вон, гляди, вон он, видишь там, зелененький, коленками назад.
Фип посмотрел туда, куда показывала Лягушка, и увидел большого зеленого Кузнечика. Кузнечик сильно чиркнул ножкой по крылу, еще, еще — и полилась всем знакомая песенка.
— Видишь, вот он самый и есть, — с удовлетворением сказала Лягушка, — жаль, далековато сидит, а то мы бы его получше рассмотрели.
И тут Фип вдруг заплакал.
— Ой-ой-ой, что же мне делать? Все летают, все поют, — всхлипывал он, — как же мне птиц узнать?
Лягушка заметила, что бедный цыпленок совсем расстроился, и ей стало его жалко.
— Как птиц узнать? Это я тебя, головастик, научу, — сказала она добродушно. — Кто поет — хорошо, кто летает — тоже хорошо, но это еще полдела. А главное дело — кто гнездо строит, тот и птица. Понял?
— Ничего я не понял, — ответил Фип. — Какие еще гнезда? Где они бывают?
— Опять я тебя, головастик, научу, — продолжала Лягушка. — Гнезда всякие бывают. И всюду они бывают: на земле, на кустах, на деревьях… Ищи только лучше. Да вон оно! Вон оно, гнездо! Во-о-о-н там, в тростнике, видишь?
— Большое спасибо, тетя, — крикнул Фип и бегом устремился к тростникам, туда, где на высокой, стройной тростинке покачивалось гнездышко, очень хорошенькое гнездышко, сплетенное из сухих травинок.
— Птица, птица, выходи! — крикнул Фип еще на бегу. На этот раз он был уже совершенно уверен, что нашел своих.
И на его призыв действительно из гнездышка выглянула чья-то очаровательная мордочка, за ней — вторая, третья. Просто удивительно было, как они все там помещались.
— Вы — птицы? — спросил Фип упавшим голосом. Почему-то его уверенность начала пропадать.
— Хи-хи! — ответили из гнезда. — Он думает, мы птицы. Хи-хи! Хи-хи! Какие ж мы птицы? Ты разве не видишь, мышата мы!
— Мышата… — растерянно протянул Фип. — А зачем же вы в гнезде сидите?
— Как зачем? Это наше гнездышко!
— А мне говорили: птички гнезда вьют.
— Птички несут яички, — сообщили ему наперебой все три мышонка.
— Несут яички? А куда? — грустно спросил Фип. И тут раздался такой взрыв хохота, что он, повесив голову, зашагал прочь.
— Эй, малыш, погоди! — крикнул кто-то ему вслед.
Фип неохотно обернулся. Из гнезда выглядывала мордочка побольше. Это была мама мышат, Мышь-Малютка.
— Ты ищешь птичек? — спросила она. — Так вот: птички правда живут в гнездышке и правда несут яички, такие белые, кругловатые, а бывают и раскрашенные!
— Спасибо, — сказал Фип. — Белые, кругловатые, — повторил он. И вдруг перед его глазами всплыла знакомая картина: белые, кругловатые… Время от времени они лопались, и на волю выходил брат или сестренка Фипа.
— Вспомнил! — запищал Фип, очень взволнованный. — Так и есть, и я был в яичке, значит, я правда птица!
От радости он начал клевать все, что попало, и сам не заметил, как забрался на какую-то покрытую сухими иголками и колючими ветками кочку. На ее верхушке лежали белые кругловатые предметы, очень похожие на те, о которых Фип только что вспоминал, только маленькие, и он стал клевать их тоже.
— Эй, ты! Ты что делаешь? — послышался такой тонюсенький голосок, что Фипов писк мог по сравнению с ним показаться басом. — Это наши яички! Мы их несем сушить, а ты клюешь!
— Вы несете яички? — спросил ошеломленный Фип, разыскивая глазами, кто это говорит. — Да где же вы? Значит, вы птички? Где же вы?
— Вот мы где, — отвечал тоненький голосок, и тут Фип наконец увидел своего собеседника. Это был рыжий Муравей.
— Так это вы птички? — с сомнением сказал Фип. — Птички несут яички, — машинально повторил он заученную фразу.
— Да что ты, дяденька, — с искренним недоумением ответил Муравей. — При чем тут птички? Что у них там за яички? Ну, одно-два яичка снесет или там пяток, и все. А у нас, у муравьев, — ого-го! У нас, брат, царица за день столько яичек отложит — и счету нет! Мильон! А то даже тыщу!
Так как Фип совершенно не умел считать, на него это муравьиное хвастовство не произвело впечатления. Он понял только одно: он опять не нашел птичек. Окончательно разочарованный, он поплелся прочь.
— Что же это получается? — убивался Фип, присев отдохнуть под высоким-высоким, до самого неба, деревом. — Летают — и не птички… Поют — и не птички… Гнезда вьют — и не птички… Яички несут — и то не птички! — разрыдался бедный цыпленок. — Все — не птички! А кто же тогда птички? — сказал он, ни к кому не обращаясь.
И в ответ он неожиданно услышал чей-то глубокий, добрый-предобрый голос:
— Птицу узнаешь по перу. — И с вершины дерева, под которым сидел Фип, плавно, медленно слетело вниз птичье перышко — красивое, легкое, блестящее. Плавными, широкими кругами опускалось оно все ниже и ниже, и, когда оно заканчивало круг, вновь зазвучал добрый, глубокий голос: это говорило Дерево.
— Есть птицы, которые не поют… Есть птицы, которые не летают… И гнезд не вьют… Есть птицы и совсем без крыльев… Но нет птицы без перьев!
Дерево умолкло, и, словно поставив точку, перышко опустилось Фипу прямехонько на нос.
— A y меня ведь и перьев нет?.. Значит, я сам не птица! — ахнул Фип.
Но он не успел даже расстроиться, потому что рядом с ним на землю опустился кто-то, ростом даже чуть поменьше Фипа, но ужасно бойкий, веселый и нахальный и весь в перьях.
— Известно, не птица! Курица — не птица! — весело сообщил Воробей (это был именно он и никто другой).
— А я разве курица? — спросил бедный Фип.
— Ты-то? Ты даже еще не курица, — продолжал насмешник. — Ты — цыпленок, хорошо еще, хоть нежареный!
— Ой-ой-ой! — захныкал Фип. — Ну, где же мне найти своих?
И он повесил голову с таким убитым видом, что его пожалел бы даже разбойник Коршун, не только честный Воробей.
— Да не хнычь ты! — весело чирикнул он. — Вон они, твои!
— Где? — недоверчиво поднял голову страдалец Фип.
— Квох-квох! — донеслось до его слуха. — Квох-квох!
Лучше этого Фип еще ничего не слыхал в своей богатой приключениями жизни. И лучше этой картины он не видел: совсем неподалеку на лужок вышла птица — большая, красивая, пестрая, а за ней, весело попискивая, поспевала целая дюжина таких же желтых пушистых комочков, как сам Фип.
Фип рванулся было к ним, но вдруг остановился.
— А перья? — спросил он робко.
— А перья вырастут! — засмеялся Воробей. — Лети, лети к своим, не сомневайся!
И Фип полетел. Со всех ног.
