Приключения Саида

Во времена Гаруна аль-Рашида, повелителя Багдада, в Бальсоре жил один человек по имени Бенезар. Средств у него было как раз столько, чтобы можно было существовать покойно и с удобством, не ведя никаких дел или торговли. Даже когда у него родился сын, он не отступил от этого образа жизни. «К чему мне, в мои лета, еще барышничать и торговать? – говорил он своим соседям. – Чтобы после своей смерти оставить моему сыну Саиду, может быть, тысячью золотых больше, если дела пойдут хорошо, или, если дурно, тысячью меньше? „Где едят двое, будет сыт и третий“, говорит пословица. Лишь бы только со временем из него вышел славный малый, а нужды он ни в чем не будет терпеть».

Так говорил Бенезар, и он сдержал свое слово. Он не заставлял сына приучаться к торговле или к какому-нибудь ремеслу, зато не преминул читать с ним книги мудрости. Так как по его воззрению ничто так не красило молодого человека, кроме учености и почтения к старшим, как мужество и ловкость, то он рано стал обучать сына владеть оружием, и скоро Саид прослыл среди своих сверстников и даже старших по возрасту храбрым бойцом, а в верховой езде или плаванье никто не мог превзойти его.

Когда ему исполнилось восемнадцать лет, отец послал его в Мекку, чтобы в этом святом месте помолиться и исполнить религиозный обряд согласно требованию обычая и заповедей. Перед отъездом отец еще раз позвал его к себе, похвалил его поведение, дал добрые советы, снабдил деньгами и затем сказал:

– Еще кое-что, сын мой Саид! Я – человек, возвысившийся над предрассудками народа. Положим, я охотно слушаю, как рассказывают разные истории о феях и волшебницах, но только потому, что при этом время проходит незаметно; все же я слишком далек, чтобы верить, как это делают многие невежественные люди, в то, что эти духи, или кто бы они ни были, оказывают влияние на жизнь и деятельность людей. Но твоя мать, умершая двенадцать лет тому назад, верила в это так же твердо, как в Коран. И вот она в один прекрасный день, предварительно взяв с меня клятву никому, кроме сына, не открывать этого, поведала мне, что с самого своего рождения она состоит в сношениях с одной феей. Я посмеялся за это над ней, хотя должен сознаться, что при твоем рождении, Саид, происходили некоторые вещи, которые меня самого привели в изумление. Целый день шел дождь и гремел гром, а небо было так темно, что без огня ничего нельзя было прочитать. Около четырех часов пополудни мне сказали, что у меня родился мальчик. Я поспешил в комнаты твоей матери, чтобы взглянуть на своего первенца и благословить его, но все ее служанки стояли перед дверью и на мои расспросы отвечали, что теперь никто не может войти, так как Земира, твоя мать, велела всем выйти, желая остаться одной. Я постучал в дверь, но напрасно – она оставалась запертой.

В то время как я в нетерпении стоял среди служанок у двери, небо прояснилось, и так внезапно, как я еще никогда не видал.

Удивительнее всего то, что только над нашим городом, Бальсорой, появилось чистое, голубое небесное пространство, а вокруг клубами лежали черные облака, и на этом фоне прорезывались блестящие молнии. Когда я с любопытством еще наблюдал это зрелище, дверь из комнаты моей жены распахнулась. Тогда я велел служанкам подождать снаружи еще немного, а сам один вошел в комнату, чтобы спросить твою мать, зачем она заперлась. Лишь только я вошел, меня охватил такой одуряющий запах роз, гвоздики и гиацинтов, что мне едва не сделалось дурно. Твоя мать поднесла тебя ко мне, в то же время указывая на серебряный свисток, который висел у тебя на шее на тонкой как шелковинка золотой цепочке.

«Та добрая женщина, о которой я тебе как-то говорила, была здесь, – сказала твоя мать. – Она и принесла твоему мальчику этот подарок».

«То есть это была колдунья, которая сделала погоду великолепной и оставила этот запах роз и гвоздики, – сказал я, недоверчиво улыбаясь. – Только она могла бы подарить что-нибудь получше этого свистка: например кошелек, полный золота, лошадь или что-нибудь в этом роде».

Но твоя мать стала заклинать меня, чтобы я не насмехался, потому что фея в гневе легко может переменить свое благословение на немилость.

Я уступил ее желанию и замолчал, так как она была больна. Больше мы не говорили об этом странном происшествии в продолжение шести лет, пока она не почувствовала, что, несмотря на свою молодость, должна умереть. Тогда она взяла свисток и наказала мне отдать его тебе, когда тебе исполнится двадцать, лет, а до этого времени я тебя не должен отпускать от себя ни на час. Она скончалась. Вот этот подарок, – прибавил Бенезар, вынимая из шкатулочки серебряный свисток на длинной золотой цепочке. – Я даю его, когда тебе еще не двадцать, а восемнадцать лет, потому что ты теперь уезжаешь и, быть может, когда вернешься домой, я уже переселюсь к праотцам. Я не вижу никакой серьезной причины, по которой ты должен оставаться здесь еще два года, как этого хотела твоя заботливая мать. Ты добрый и рассудительный малый, владеешь оружием так же хорошо, как другой двадцатичетырехлетний, и я свободно могу объявить тебя сегодня совершеннолетним, как если бы тебе уже было двадцать лет. А теперь отправляйся с миром, и в счастье и в несчастье – от чего да сохранит тебя небо! – помни о своем отце.

Так говорил Бенезар из Бальсоры, отпуская своего сына.

Взволнованный Саид простился с отцом. Надев на шею цепочку и сунув свисток за пояс, он вскочил на коня и поехал к тому месту, где собирался караван в Мекку. В непродолжительном времени собрались восемнадцать верблюдов и несколько сот всадников. Караван тронулся в путь, и Саид выехал из ворот своего родного города Бальсоры, который ему еще долгое время не суждено было увидеть.

Сначала его развлекала новизна такого путешествия и множество невиданных предметов, но когда начали приближаться к пустыне и окрестности становились безлюдны и однообразны, он начал раздумывать о многом и между прочим о тех словах, с которыми отпустил его Бенезар, его отец.

Он вынул свисток, осмотрел его и наконец сунул его в рот, думая испытать, даст ли он совершенно чистый и красивый звук; но что ж – он не свистел! Саид надувал щеки и старался изо всех сил, но не мог извлечь ни одного звука. Наконец, недовольный бесполезным подарком, он снова сунул свисток за пояс. Но в скором времени мысли о таинственных словах матери опять овладели им. Он много слышал о феях, но еще никогда не слыхал, чтобы тот или иной сосед в Бальсоре состоял в каких-либо отношениях к сверхъестественному существу. Так как предания об этих духах всегда относят к очень отдаленным странам и давно прошедшим временам, то он и предполагал, что в настоящее время таких явлений больше не происходит и что феи перестали посещать людей и участвовать в их судьбе. Хотя и теперь он думал так же, однако снова и снова принимался доискиваться, что значило то таинственное и сверхъестественное, что произошло с его матерью. Это так захватывало его, что он почти целый день просидел на лошади как во сне, не участвуя ни в разговорах спутников, ни в их пении и шутках.

Саид был очень красивым юношей. У него был мужественный и смелый взор, полный прелести рот, и хотя он был молод, однако во всей его наружности было сознание собственного достоинства, что не так часто встречается в этом возрасте. Осанка, с которой он легко и в то же время уверенно сидел на лошади в полном воинском наряде, привлекала к нему взоры путешественников. Он понравился одному старику, ехавшему рядом с ним, и тот стал разными вопросами испытывать его ум. Саид, у которого уважение к старости глубоко укоренилось, отвечал почтительно, но разумно и предусмотрительно, что доставило старику большое удовольствие. Но так как ум молодого человека весь этот день был занят одним только предметом, то естественно, что вскоре они перешли к таинственной области фей, и наконец Саид прямо спросил старика, верит ли он, что существуют феи, то есть добрые или злые духи, которые защищают или преследуют людей. Старик погладил свою бороду, покачал головой и сказал:

– Нельзя отрицать, что подобные истории происходили, хотя я до сих пор не видел ни духов-карликов, ни духов-великанов, ни волшебников и фей.

Затем он начал рассказывать и рассказал юноше столько удивительных происшествий, что у того стала кружиться голова. Теперь Саид только и думал, что все случившееся во время его рождения – изменение погоды, приятный аромат роз и гиацинтов, – все это есть предзнаменование более великого и более счастливого, что сам он находится под особым покровительством могущественной и доброй феи, что свисток подарен ему не для каких-нибудь пустяков, но чтобы в случае несчастья подать знак фее. Всю ночь ему грезились замки, волшебные копи, духи и тому подобное, и он жил в настоящем царстве фей.

Но, к несчастью, уже на следующий день ему пришлось убедиться на опыте, как обманчивы были его грезы во сне и наяву. Караван уже большую часть дня шел вперед ровным шагом, и Саид все время держался около своего старика, когда в самом дальнем конце пустыни заметили темные тени. Одни считали их за холмы, другие – облаками, а третьи – новым караваном. Но старик, который совершил уже много путешествий, крикнул громким голосом, чтобы остерегались, потому что это приближается шайка разбойников арабов. Мужчины бросились к оружию, женщины и товары были помещены в середину, и все приготовились к нападению.

Темная масса медленно подвигалась по равнине. Она имела вид стаи аистов, когда они отправляются в далекие страны. Они быстро подходили ближе и ближе, и лишь только стало возможно различать людей и копья, как они, подбежав с быстротой ветра, напали на караван.

Мужчины храбро защищались, но разбойников было более четырехсот человек. Они окружили караван со всех сторон и, убив многих издали, сделали затем натиск копьями. В это страшное мгновение Саиду, который все время отважно сражался в первых рядах, пришла в голову мысль о свистке. Быстро вынув его, он взял его в рот, дунул, – но с досадой сунул его обратно, потому что он не издал никакого звука. В ярости от этого ужасного разочарования он метнул копье в грудь одному арабу, который выделялся своим великолепным одеянием. Тот пошатнулся и упал с лошади.

– Аллах! Что вы наделали, молодой человек! – воскликнул старик, находившийся рядом с ним. – Теперь мы все погибли!

Так и случилось. Когда разбойники увидели, что этот человек свалился, они подняли страшный вопль и напали с такой яростью, что немногие еще не израненные мужчины были скоро подавлены. В одно мгновение Саид увидел себя окруженным пятью или шестью. Но он так ловко владел копьем, что никто из них не решался приблизиться к нему.

Наконец один приостановился, положил стрелу на тетиву, прицелился и хотел уже спустить ее, как другой сделал ему знак. Молодой человек приготовился встретить новое нападение, но прежде чем успел опомниться, араб накинул ему на шею аркан, и как он ни старался разорвать веревку, все было напрасно: петля затягивалась все крепче и крепче. Саид был схвачен.

В конце концов, все путники были частью истреблены, частью захвачены в плен. Арабы, принадлежавшие не к одному племени, занялись дележом пленных и остальной добычи. Затем они двинулись в путь, одна часть на юг, другая – на восток. Возле Саида ехали четверо вооруженных людей. Они с непримиримой злобой то и дело посматривали на него, осыпая его проклятьями. Саид сообразил, что убитый им человек был важным лицом, быть может князем. Рабство, ожидавшее Саида, было еще ужаснее смерти. Поэтому он считал для себя счастьем, что навлек на себя злобу всей шайки, предполагая, что по прибытии в их стан он будет убит. Воины следили за всеми его движениями, и как только он оглядывался, грозили ему копьями. Но однажды, когда лошадь одного из них споткнулась, он быстро обернул голову и, к своей радости, увидел старика, своего товарища по путешествию, которого он считал убитым.

Наконец вдали показались деревья и палатки. Когда подошли ближе, навстречу им устремилась целая толпа детей и женщин. Обменявшись с разбойниками несколькими словами, они стали издавать страшные вопли и все смотрели на Саида, грозя ему жестами и осыпая его проклятьями.

– Это тот, – кричали они, – кто сразил великого Альмансора, самого храброго из мужей! Пусть он умрет, его тело мы отдадим на растерзание шакалам пустыни!

И они с кусками дерева и комьями земли, со всем, что попалось под руки, так свирепо накинулись на Саида, что должны были вмешаться разбойники.

– Прочь, молокососы, прочь, вы, женщины! – кричали они, копьями разгоняя скопище. – Он сразил великого Альмансора в бою и за это он умрет, но не от руки женщины, а от меча храброго!

Пробравшись между палатками на свободное место, они сделали остановку. Пленные были связаны попарно, а добыча отнесена в палатки. Саида же связали отдельно и отвели в большую палатку. Там в великолепной одежде сидел старик, серьезный и гордый вид которого изобличал в нем главу этой шайки. Люди, которые ввели Саида, стояли перед ним, печально поникнув головами.

– Вопль женщин говорит мне, что произошло, – сказал величественный человек, взглянув на ряды разбойников, – а ваши лица подтверждают это. Альмансор пал?

– Альмансор пал, – отвечали люди, – но, Селим, повелитель пустыни, вот его убийца. Мы привели его, чтобы ты свершил над ним свой суд. Какой смертью ему умереть? Расстрелять ли его издали стрелами, или прогнать сквозь строй копий, или тебе угодно, чтобы он был вздернут на веревке или растерзан лошадьми?

– Кто ты? – спросил Селим, угрюмо смотря на пленного, который был готов умереть, но стоял смело перед ним.

Саид отвечал на его вопрос кратко и откровенно.

– Не при помощи ли какого-либо коварства ты убил моего сына? Не сзади ли ты пронзил его стрелой или копьем?

– Нет, государь! – отвечал Саид. – Я убил его в открытом бою, при нападении на наши ряды, лицом к лицу, за то что он на моих глазах убил уже восемь моих товарищей.

– Так ли он говорит? – спросил Селим людей, схвативших Саида.

– Да, он убил Альмансора в открытом бою, – сказал один из спрошенных.

– В таком случае он поступил только так, как сделали бы мы сами, – сказал Селим. – Он сразился и убил своего врага, который хотел похитить у него свободу или жизнь, поэтому скорей развяжите его!

Разбойники с изумлением посмотрели на него и медленно, против собственной воли стали исполнять приказание.

– Так убийца твоего великого сына, бесстрашного Альмансора, не умрет? – спросил один, бросая на Саида яростные взгляды. – Лучше бы мы убили его тотчас же!

– Он не умрет! – воскликнул Селим. – Я беру его в свою собственную палатку, я беру его как принадлежащую мне по праву часть добычи. Этот человек будет моим слугой.

Саид не находил слов как благодарить старика. Мужчины с глухим ропотом оставили палатку. Когда они сообщили приговор старого Селима женщинам и детям, собравшимся снаружи в ожидании казни Саида, поднялся страшный вой и крик. Они вопили, что отомстят убийце за смерть Альмансора, если его собственный отец отказывается от кровавой мести.

Остальные пленные были поделены между членами шайки. Некоторые были отпущены с поручением собрать выкуп для более богатых, другие были приставлены к стадам пастухами, иные же, которые прежде имели для услуг по десятку рабов, должны были теперь исполнять в стане самые унизительные работы. Не то было с Саидом. Смелый ли и бесстрашный вид его или таинственные чары доброй феи, словом, что-то расположило старика в пользу юноши. Действительно, Саид жил в его палатке скорее как сын, нежели слуга. Но непостижимое расположение старика возбудило против Саида ненависть остальных слуг. Он повсюду встречал только враждебные взгляды, и если шел один по стану, то кругом него слышалась брань и проклятия. Несколько раз даже пролетали мимо его груди стрелы, которые, очевидно, предназначались для него, и если они не попадали, то это он приписывал исключительно свистку, который он постоянно носил на груди. Он часто жаловался Селиму на эти покушения на его жизнь, но последний напрасно старался обнаружить покушавшихся, так как, по-видимому, вся шайка вступила в соглашение относительно обласканного чужестранца.

И вот однажды Селим сказал ему:

– Я надеялся, что ты будешь мне вместо сына, убитого твоей рукой. Но ни ты, ни я не виноваты, что это не смогло осуществиться. Все возбуждены против тебя, и сам я уже не могу оберегать тебя в будущем, так как, в случае если тебя убьют здесь, что пользы тебе или мне, когда я привлеку виновного к ответственности? Поэтому, когда люди вернутся с набега, я скажу, что твой отец прислал мне выкуп, и прикажу нескольким верным людям проводить тебя через пустыню.

– Но разве могу я довериться кому-нибудь, кроме тебя? – сказал в смущении Саид. – Разве они не убьют меня по дороге?

– От этого тебя охранит клятва, которую они дадут мне и которой у нас еще никто не нарушал, – возразил совершенно спокойно Селим.

Через несколько дней люди вернулись, и Селим сдержал свое обещание. Подарив юноше оружие, одежду и лошадь, он собрал воинов, выбрал из них пятерых для сопровождения Саида и, заставив их дать страшную клятву, что они не убьют его, со слезами на глазах отпустил Саида.

Безмолвно и мрачно ехали по пустыне пять всадников и Саид. Юноша видел, как неохотно исполняют они поручение, и ему причиняло немало беспокойства то обстоятельство, что двое из них участвовали в том сражении, в котором он убил Альмансора. Когда проехали уже около восьми часов, Саид услыхал, что они шепчутся между собой, и их лица сделались еще сумрачнее, чем раньше. Он насторожился, стал прислушиваться и услыхал, что они говорят на языке, употребляемом только этой шайкой, и то лишь в самых тайных и опасных предприятиях. Селим, предполагавший сначала оставить у себя молодого человека навсегда, посвятил много времени, чтобы научить его этому таинственному языку. Но в том, что Саид услыхал теперь, не было ничего утешительного.

– Вот это место, – говорил один, – здесь мы напали на караван, здесь храбрейший муж пал от руки мальчика.

– Ветер развеял следы его коня, – продолжал другой, – но я не забыл их.

– И, к нашему позору, тот, кто поднял на него руку, должен жить и быть свободным! Где это слыхано, чтобы отец не отомстил за смерть своего единственного сына! Но Селим стал очень стар и впал в детство.

– А если отец отказался, – сказал четвертый, – то долг воина отомстить за павшего друга. На этом самом месте мы должны убить его. Таковы право и обычай с древнейших времен.

– Но мы дали старику клятву! – воскликнул пятый. – Мы не должны убивать его, наша клятва не может быть нарушена.

– Да, это правда, – сказали другие, – мы поклялись, и убийца должен уйти из рук своих врагов.

– Стойте! – воскликнул один, самый угрюмый из них. – Конечно, старый Селим – умная голова, однако уж не так умен, как думают. Разве мы клялись ему доставить этого молодца в то или другое место? Нет, он взял с нас клятву только относительно его жизни, и мы пощадим ее. Но наше мщение возьмет на себя палящее солнце и острые зубы шакалов. Давайте свяжем его и положим на этом самом месте.

Так говорил разбойник, но уже несколькими минутами раньше Саид решился на последнее средство.

Еще не успел тот сказать последних слов, как он повернул лошадь в сторону, сильно ударил по ней и как птица полетел по равнине. На мгновение все пятеро изумленно остановились, но потом, как хорошо знакомые с такими преследованиями, разделились: одни пустились направо, другие – налево. Так как они знали лучше все правила искусства езды в пустыне, то двое из них скоро обогнали беглеца и повернули к нему навстречу. А когда он хотел ускользнуть в сторону, то встретил тут еще двух, а пятый был сзади. Клятва – не убивать его – удержала их пустить в ход оружие. Они снова накинули ему на шею аркан, стащили его с лошади и, немилосердно избив, связали по рукам и ногам и положили на раскаленном песке пустыни.

Саид умолял их о милосердии, кричал, обещая богатый выкуп, но они со смехом вскочили на коней и ускакали. Еще несколько мгновений он прислушивался к легкому бегу их коней, но потом решил, что погиб. Ему пришли в голову его отец и грусть старика, если сын уже не возвратится; он стал думать о своем собственном несчастье, что так рано должен умереть. Для него было совершенно ясно, что он должен умереть мучительной смертью, изнемогая от зноя на горячем песке, или его растерзают шакалы. Солнце поднималось все выше и палящим зноем жгло ему лоб. С бесконечными усилиями ему удалось повернуться, но это принесло ему мало облегчения. Вследствие этого напряжения свисток, висевший на цепочке, выпал из одежды. Тогда Саид начал делать продолжительные усилия, чтобы схватить его ртом. Наконец его губы дотронулись до свистка и он попробовал свистнуть, но и в этом ужасном положении свисток не сослужил своей службы. В отчаянии Саид опустил голову, и наконец палящее солнце совсем лишило его сознания. Он впал в глубокий обморок.

Через несколько часов он проснулся от шума вблизи него и в то же время почувствовал, что его дергают за плечи. Он испустил крик ужаса, думая, что это подошел шакал и сейчас начнет терзать его. Потом его кто-то схватил уже за ноги, но он почувствовал, что это хватают его не когти хищника, а руки человека, осторожно обращающегося с ним и говорящего с двумя или тремя другими.

– Он жив, – говорили они шепотом, – но принимает нас за врагов.

Наконец Саид открыл глаза и увидел над собой толстого человека небольшого роста, с маленькими глазами и длинной бородой. Он дружелюбно обратился к Саиду, помог ему подняться и предложил ему пищу и питье. Когда Саид подкреплялся, он рассказал, что он купец из Багдада по имени Калум-бек и ведет торговлю шалями и тонкими покрывалами для женщин. Он путешествовал по торговым делам, а теперь возвращался домой и увидел его, несчастного и полуживого, лежащего на песке. Его внимание было привлечено великолепной одеждой и блестящими камнями на кинжале. После всевозможных усилий оживить его это ему удалось. Юноша поблагодарил его за спасение жизни, хорошо понимая, что без помощи этого человека он должен был бы погибнуть жалким образом. Так как у Саида не было возможности помочь себе и он не хотел один блуждать пешком по пустыне, то он с благодарностью принял предложение купца занять место на тяжело нагруженном верблюде и решил на первый раз ехать с ним в Багдад, где, быть может, найдется возможность примкнуть к какой-нибудь компании, отправляющейся в Бальсору.

Дорогой купец очень много рассказывал своему спутнику о знаменитом повелителе правоверных Гаруне аль-Рашиде. Он говорил о его справедливости и остроумии, с каким калиф умеет решать самые неясные дела простым и достойным удивления способом. Между прочим он привел историю о канатном мастере и историю о горшке с оливками, которые знает каждый ребенок, но которым Саид очень удивлялся.

– Наш государь, повелитель правоверных, – продолжал купец, – замечательный человек. Если вы полагаете, что он спит, как обыкновенные люди, вы очень ошибаетесь. Два-три часа на рассвете – это все. Я это хорошо знаю, потому что мой двоюродный брат Месрур его первый камердинер, и хотя относительно того, что составляет тайну его господина, он молчалив как могила, но все-таки для добрых родственников делает некоторые намеки, если заметит, что кто-нибудь от любопытства чуть не сходит с ума. Вместо того чтобы спать, подобно другим людям, калиф ночью бродит по улицам Багдада, и редко проходит неделя, чтобы он не натолкнулся на какое-нибудь интересное приключение. Нужно вам знать – как, впрочем, ясно уже из истории о горшке с оливками, которая так же истинна, как слова Пророка, – что калиф делает свой обход не со стражей или на коне, в полном вооружении и с сотней факельщиков, как он, конечно, мог бы сделать, если бы захотел, но одетый в платье то купца, то матроса, то солдата, то муфтия он ходит повсюду и наблюдает, все ли в порядке в городе.

Поэтому и происходит, что ночью ни в одном городе не обойдутся так вежливо с каким-нибудь дураком, попавшимся навстречу, как в Багдаде, потому что он всегда может оказаться калифом под видом грязного араба из пустыни, а у нас хватит леса, чтобы хорошенько вздуть палками всех обывателей Багдада и окрестностей.

Так говорил купец, и Саид, хотя его то и дело охватывала сильная тоска по отцу, тем не менее был рад, что увидит Багдад и знаменитого Гаруна аль-Рашида.

Через десять дней они прибыли в Багдад, и Саид был удивлен и поражен великолепием этого города, который в то время был как раз в самом расцвете.

Купец предложил Саиду отправиться к нему, и тот охотно принял приглашение, тем более что теперь, среди людской толкотни, ему впервые пришло в голову, что здесь, вероятно, ничего нельзя получить даром, кроме воздуха, воды из Тигра да ночлега на ступенях мечети.

Через день после приезда Саида, когда он только что переоделся и подумал, что в своем великолепном воинском наряде он вполне может показаться в Багдаде и, пожалуй, даже привлечь некоторое внимание, в комнату вошел купец. Он с плутоватой усмешкой оглядел красивого юношу, погладил бороду и сказал:

– Все это прекрасно, молодой человек! Но что же вы теперь будете делать с собой? Вы, как мне кажется, большой мечтатель и совсем не думаете о завтрашнем дне. Быть может, впрочем, у вас так много денег, что вы можете жить соответственно платью, которое носите?

– Любезный Калум-бек! – сказал смущенный и покрасневший юноша. – Денег у меня, положим, нет, но, может быть, вы одолжите мне немного, чтобы мне можно было пуститься в обратный путь. Мой отец, разумеется, возвратит вам их сполна.

– Твой отец? – воскликнул с громким смехом купец. – Я думаю, молодчик, солнце высушило у тебя мозги. Ты полагаешь, я поверил тебе так, на слово, во всей этой сказке, которую ты рассказал мне в пустыне, что твой отец – богатый человек в Бальсоре, а ты его единственный сын, и о нападении арабов, и о твоей жизни в их шайке, и о том и о другом! Я уже тогда возмущался твоей нахальной ложью и бесстыдством. Я знаю, что в Бальсоре все богатые люди купцы, со всеми ними я имел дела и мог бы слышать о Бенезаре, хотя бы у него состояния было всего на шесть тысяч туманов. Так или ты солгал, что из Бальсоры, или твой отец бродяга и его сбежавшему сыну я не поверю ни одной медной монетки. А нападение в пустыне! С тех пор как мудрый калиф Гарун обезопасил торговую дорогу через пустыню, где же это слыхано, чтобы разбойники осмелились грабить караван и еще уводить в плен людей? Уж это непременно сделалось бы известным, но в продолжение всего моего пути и здесь, в Багдаде, куда стекаются люди из всех стран света, никто об этом ничего не говорил. Это вторая ложь, бессовестный молодой человек!

Побледнев от гнева и негодования, Саид хотел возражать этому маленькому злому человеку, но тот стал кричать громче, чем он, размахивая при этом руками.

– А третья твоя ложь, нахальный лжец, это история в лагере Селима! Имя Селима всякому очень хорошо известно, кто хоть раз в жизни видел араба, но Селим известен как самый страшный и свирепый разбойник, а ты смеешь рассказывать, будто убил его сына и не был тотчас же изрублен в куски. Да, ты так далеко зашел в своем бесстыдстве, что говоришь прямо невероятное, будто Селим защищал тебя от всей шайки, взял в собственную палатку и отпустил без всякого выкупа, вместо того чтобы повесить на ближайшем дереве. Это Селим, который часто вешает путешественников только затем, чтобы посмотреть, какие они делают рожи, когда их вздернут! О, ты гнусный лжец!

– Я ничего больше не могу сказать, – воскликнул юноша, – кроме того, что все это правда, клянусь своей душой и бородой Пророка!

– Как! Ты клянешься своей душой? – кричал купец. – Своей грязной и лживой душой? Кто ж этому поверит? И ты еще клянешься бородой Пророка, когда у тебя самого еще нет бороды? Кто ж поверит тебе?

– Разумеется, свидетелей у меня нет! – возразил Саид. – Но разве вы не нашли меня связанным и страдающим?

– Для меня это совершенно ничего не значит, – сказал тот, – ты был одет, как богатый разбойник, и легко могло случиться, что ты напал на другого, который, будучи сильнее, одолел тебя и связал.

– Желал бы я увидеть одного такого или двух, – возразил Саид, – которые могли бы свалить меня и связать, не накидывая сзади на шею аркана! На вашем базаре вы, конечно, не имеете понятия, что может сделать один человек, если он хорошо владеет оружием. Вы спасли мне жизнь, за что я и благодарю вас. Но что же вы теперь хотите делать со мной? Если вы не поддержите меня, я должен буду просить милостыню. Но я не в состоянии просить у равных себе и поэтому обращусь к калифу.

– Вот даже как? – произнес купец, язвительно улыбаясь. – Вы ни к кому другому не хотите обращаться, кроме нашего всемилостивейшего государя? Вот это знатное нищенство! Только запомните, молодой и знатный господин, что дорога к калифу лежит через моего двоюродного брата Месрура, и стоит мне сказать слово, чтобы обер-камердинер убедился в том, как великолепно вы умеете лгать. Но мне жаль твою молодость, Саид. Ты можешь исправиться, из тебя еще может выйти что-нибудь. Я думаю взять тебя на базар, в свою лавку. Там ты прослужишь год, а когда он пройдет и ты не пожелаешь больше служить у меня, я выдам тебе твое жалованье и отпущу тебя путешествовать куда тебе угодно, в Алеппо или Медину, Стамбул или Бальсору, пожалуй, даже к неверным. Даю тебе до полудня время на размышление. Согласишься – хорошо, а не согласишься – я сосчитаю по сходной цене путевые издержки, которые ты мне причинил, а также и место на верблюде, возьму в уплату твою одежду и все твое имущество, а тебя выкину на улицу. Тогда ты можешь идти просить милостыню к калифу или к муфтию у мечети, а то и на базар.

С этими словами злой человек оставил несчастного юношу. Саид бросил на него взгляд, полный презрения. Он был страшно возмущен испорченностью этого человека, который умышленно взял его с собой и заманил в свой дом, чтобы прибрать его в свои руки. Он попытался бежать, но безуспешно, потому что комната была с решетками, а дверь на запоре. Наконец, после долгой борьбы мыслей, он решил на первое время принять предложение купца и служить у него в лавке. Он видел, что лучшего ему ничего не остается, потому что, если бы он даже и бежал, все равно без денег он не мог добраться до Бальсоры. Однако он предполагал при первой возможности искать защиты у калифа.

На следующий день Калум-бек повел своего нового слугу на базар в лавку. Он показал Саиду все шали, покрывала и прочий товар, которым он торговал, и объяснил ему его своеобразную службу. Она состояла в том, что Саид, в одежде купеческого приказчика, а уже не в воинском наряде, должен был стоять перед дверью лавки, с шалью в одной руке и великолепным покрывалом в другой, и зазывать проходящих мимо мужчин и женщин, показывать товары, говорить их цену и предлагать купить. Теперь Саид мог уяснить себе, почему Калум-бек назначил его на это дело. Он был маленьким, отвратительным стариком и когда сам стоял перед лавкой и зазывал, то соседи или кто-нибудь из прохожих отпускали на его счет ядовитые слова, мальчишки осыпали его насмешками, а женщины называли пугалом. Но на молодого, стройного Саида, с достоинством зазывавшего покупателей и умевшего ловко и изящно показать шали и покрывала, всякий смотрел с удовольствием.

Заметив, что с тех пор как Саид стоит у дверей, лавка начала приобретать известность, Калум-бек стал относиться к молодому человеку дружелюбнее, кормил его лучше, чем прежде, и заботился, чтобы его одежда была всегда хороша и изящна. Но Саид был мало признателен за подобные доказательства хозяйской нежности. Он целый день и даже во сне придумывал удобный способ, чтобы вернуться в родной город.

Однажды в лавке шла очень бойкая торговля. Все носильщики, разносившие товар по домам, были разосланы. В это время вошла одна женщина и стала покупать некоторые товары. Она очень скоро выбрала и пожелала, чтобы кто-нибудь отнес покупки домой, за что получит на чай.

– Я вам пришлю все через полчаса, – отвечал Калум-бек. – Вам придется столько времени подождать или взять какого-нибудь другого носильщика.

– Вы сами купец, а свой товар хотите отдать с чужим носильщиком! – воскликнула женщина. – Разве такой молодец не может в толпе убежать с моей покупкой? К кому же мне тогда обратиться? Нет, ваша обязанность как торговца отослать мои покупки ко мне на дом, и я только к вам и обращусь за этим!

– Подождите всего лишь полчаса, уважаемая госпожа, – сказал купец, все время беспокойно оборачиваясь. – Все мои носильщики разосланы.

– Плохая же эта лавка, если в ней нет лишнего слуги, – возразила сердитая женщина. – А что же вон там стоит лентяй! Поди сюда, молодец, возьми мой сверток и неси за мной!

– Постойте! – закричал Калум-бек. – Это у меня вывеска, он зазывает, он мой магнит! Ему нельзя оставлять порога лавки!

– Вот как! – возразила старуха и без дальнейших слов сунула в руки Саиду сверток. – Плохой же торговец и плохие у него товары, если они не могут сами постоять за себя, а еще нуждаются в вывеске в виде праздного олуха. Иди, иди, парень, ты сегодня получишь на чай.

– Так беги, чтоб тебя побрал Ариан и все злые духи! – проворчал Калум-бек своему магниту. – Смотри, возвращайся скорее. Старая ведьма того и гляди разнесет меня своими криками на весь базар, если я буду еще отказывать.

Саид последовал за женщиной, которая пошла по площади и улицам легче, чем можно было ожидать при ее возрасте. Наконец она остановилась перед великолепным домом и постучала. Створчатые двери распахнулись, и, сделав знак Саиду следовать за ней, она стала подниматься по мраморной лестнице. Наконец они очутились в большой зале, в которой было роскоши и великолепия больше, чем Саид когда-либо видел. Тут старуха в изнеможении села на диван, сделала ему знак положить сверток и, дав ему мелкую серебряную монету, велела уходить. Он был уже в дверях, как вдруг чей-то ясный, нежный голос позвал его: «Саид!» Изумленный тем, что его здесь знают, он обернулся. Вместо старухи на диване сидела прекрасная женщина, окруженная множеством невольников и служанок. Саид окончательно онемел от изумления, скрестил на груди руки и сделал глубокий поклон.

– Дорогой мой Саид, – проговорила женщина, – я очень сожалею о тех несчастьях, которые привели тебя в Багдад, но это единственное предопределенное судьбою место, где твоя участь должна улучшиться, если ты до двадцатилетнего возраста покинул отцовский дом. А есть ли у тебя еще свисток, Саид?

– Конечно, есть! – радостно воскликнул Саид. – А вы, вероятно, та добрая фея, которая при моем рождении дала мне этот подарок?

– Я была подругой твоей матери, – отвечала фея, – буду также и твоим другом, если ты останешься хорошим человеком. Ах! Если бы твой отец – легкомысленный он человек! – последовал моему совету, ты избежал бы многих страданий!

– Ну, вероятно, это было необходимо! – возразил Саид. – Но милостивая фея, не соблаговолите ли вы запрячь в вашу заоблачную колесницу какой-нибудь сильный северо-восточный ветер, взять меня с собой и в несколько минут отвезти к моему отцу, в Бальсору. Там я терпеливо прожду те шесть месяцев, которые остались мне до двадцати лет.

Фея усмехнулась.

– У тебя очень хорошая манера говорить, – отвечала она, – только, бедный Саид, это невозможно.

Теперь, когда ты находишься вне отцовского дома, я не могу сделать для тебя ничего чудесного Я даже не могу освободить тебя из-под власти этого злого Калум-бека! Он состоит под покровительством твоей могущественной неприятельницы.

– Стало быть, у меня есть не одна только милостивая доброжелательница, – спросил Саид, – но еще и неприятельница? Ну, кажется, ее влияние мне приходилось испытывать чаще. Но в таком случае не окажете ли вы мне поддержку хоть советом. Скажите: идти ли мне к калифу и просить у него защиты? Он мудрый человек, он защитит меня от Калум-бека!

– Да, калиф мудр! – отвечала фея. – Но, к сожалению, он все-таки человек. Он верит своему первому камердинеру Месруру так же, как себе, и прав в этом, потому что испытал Месрура и нашел его верным. Но Месрур верит твоему врагу, Калум-беку, как самому себе, и в этом он неправ, так как Калум – негодный человек, хотя и родственник Месрура. К тому же Калум – хитрая голова. Только что прибыв сюда, он сочинил относительно тебя целую басню и рассказал ее своему двоюродному брату. Тот, в свою очередь, рассказал ее калифу. Таким образом, если бы ты в настоящее время пришел во дворец Гаруна, то был бы принят не очень хорошо, потому что калиф не поверил бы тебе. Но существуют и другие средства и пути, чтобы приблизиться к нему, да и по звездам видно, что ты заслужишь его благоволение.

– Да, конечно, это скверно, – грустно проговорил Саид, – значит, мне надо пробыть еще некоторое время приказчиком у этого негодяя Калум-бека. Но вы можете, почтенная женщина, оказать мне некоторую милость. Я обучен военному делу, и военные игры составляют для меня величайшее наслаждение. В них можно отличиться в борьбе копьями, луками, тупыми мечами. Здесь каждую неделю благороднейшие юноши устраивают такие игры. Но въезжать в огороженное для этого место имеют право только люди в полном вооружении и, кроме того, исключительно свободные, а никак не служащие с базара. Вот если бы вы могли устроить, чтобы у меня каждую неделю был конь, одежда, вооружение и чтобы мое лицо не очень легко можно было узнать…

– Это желание достойно благородного молодого человека, – сказала фея. – Отец твоей матери был самым отважным человеком в Сирии, и ты, по-видимому, наследовал его дух. Запомни этот дом. Каждую неделю ты найдешь здесь коня, двух верховых оруженосцев, оружие, костюм, а также умывание для лица, которое сделает тебя неузнаваемым для всех. А теперь, Саид, прощай! Выдержи все до конца, будь рассудителен и добродетелен! Через шесть месяцев твой свисток засвистит, и ухо Зулеймы будет открыто для его звуков!

Юноша расстался со своей чудесной покровительницей с чувством благодарности и почтения. Запомнив дом и улицу, он пошел обратно на базар.

Вернувшись на базар, он пришел как раз вовремя, чтобы защитить и выручить своего хозяина Калум-бека. Перед лавкой была страшная давка. Мальчишки плясали вокруг купца и издевались над ним, а старики хохотали. Сам он дрожа от ярости и в большом смущении стоял перед лавкой, с шалью в одной руке и женским покрывалом в другой. Эта странная сцена произошла вследствие одного обстоятельства, случившегося в отсутствие Саида. Калум встал перед дверьми лавки вместо своего красивого слуги и начал зазывать покупателей, но никто не хотел покупать у отвратительного старика. В это время по базару проходили двое мужчин с намерением приобрести подарки своим женам. Что-то отыскивая, они уже несколько раз прошли мимо лавки и теперь шли назад, оглядываясь по сторонам.

Заметив это, Калум-бек, думая извлечь какую-нибудь пользу, закричал:

– Сюда, господа, сюда! Что вам угодно? Вот прекрасные покрывала, великолепный товар!

– Добрый старичок, – заметил один, – может быть, твои товары и хороши, но жены у нас с причудами; к тому же в городе вошло в обычай ни у кого не покупать покрывала, кроме как у красивого приказчика Саида. Мы уже с полчаса ходим повсюду, разыскиваем его и не находим. Не можешь ли сообщить нам, где его найти? В другой раз мы что-нибудь купим и у тебя.

– Слава Аллаху! – воскликнул Калум-бек скаля зубы. – Сам Пророк привел вас к настоящим дверям. Вы хотите купить покрывала у красавца Саида? Ну и пожалуйте сюда, это его лавка!

Один из мужчин рассмеялся над маленькой и безобразной фигурой Калума и над его уверением, что он и есть красивый приказчик. Другой же, полагая, что Калум хочет сыграть над ним шутку, не остался в долгу и крепко выругал его. Калум-бек вышел из себя. Он призывал в свидетели соседей, что именно его лавка называется «лавкой прекрасного приказчика». Но соседи, завидовавшие ему вследствие того, что с некоторого времени он приобрел много покупателей, ничего не хотели знать. Тогда оба мужчины ожесточенно напали на старого обманщика, как они его назвали. Калум защищался больше криками и бранью, чем кулаками, и таким образом собрал у своей лавки толпу народа. Полгорода знало его за скупца и скрягу, и все окружающие были рады тумакам, которые он получал. Один мужчина уже поймал его за бороду, но его кто-то схватил за руку и одним пинком свалил на землю, так что его тюрбан упал, а туфли отлетели в сторону.

Толпа, которой, по-видимому, очень хотелось видеть, как будут колотить Калум-бека, стала громко негодовать, а товарищ поваленного оглянулся на того, кто осмелился свалить его друга. Но увидев перед собой высокого, сильного юношу, со сверкающими глазами, не решился напасть на него, так как, кроме того, Калум, которому его спасение казалось чуть ли не чудом, начал кричать, указывая пальцем на молодого человека:

– Ну, чего вам еще нужно? Вот он, господа, перед вами! Вот Саид, красивый приказчик!

Кругом все громко смеялись, прекрасно понимая, что Калум-бек терпел напрасно. Свалившийся мужчина сконфуженно поднялся и прихрамывая пошел со своим товарищем дальше, не купив ни шали, ни покрывала.

Калум-бек, введя в лавку своего слугу, воскликнул:

– О ты, звезда всех приказчиков, венец базара! Право, вот это я называю прийти вовремя и приложить руки к делу! Ведь малый очутился на земле, как будто он никогда не стоял на ногах, а я… я не нуждался бы больше в цирюльнике, чтобы причесывать и помадить себе бороду, если бы ты пришел двумя минутами позже. Чем я отплачу тебе за это?

То было только внезапное чувство сострадания, которое руководило мыслями и действиями Саида. Теперь, когда это чувство прошло, он почти раскаивался, что избавил злого человека от примерного наказания. Будь в его бороде дюжиной волосков меньше, думал Саид, он сделался бы на двенадцать дней кротким и сговорчивым. Однако Саид постарался воспользоваться благодушным настроением купца и выпросил у него, в благодарность за услугу, позволение пользоваться одним вечером в неделю для гулянья или для чего бы то ни было. Калум согласился, отлично зная, что его подневольный слуга слишком благоразумен, чтобы бежать без денег и хорошей одежды.

Вскоре Саид достиг желаемого. В ближайшую среду, день, когда молодые люди высших сословий собирались на общественной площади города для военных упражнений, он сказал Калуму, что хочет воспользоваться этим вечером для себя. Получив позволение, он тотчас отправился на ту улицу, где жила фея, и постучался в дверь. Дверь сейчас же распахнулась. Слуги, по-видимому, уже были уведомлены относительно его прихода, потому что, не спрашивая о его желании, повели его по лестнице в роскошную комнату. Там ему прежде всего подали умывание, которое должно было сделать его неузнаваемым. Смочив им лицо, он взглянул в металлическое зеркало и почти не мог узнать себя сам. Лицо его стало загорелым от солнца, появилась великолепная черная борода, и вообще у него был вид по крайней мере на десять лет старше, чем на самом деле.

Затем его повели в другую комнату, где он нашел полное великолепное одеяние, которое не постыдился бы надеть сам калиф багдадский в тот день, когда в полном блеске своего великолепия он производит смотр войскам. Кроме тюрбана из тончайшей ткани с застежкой из брильянтов и высоких перьев цапли, кроме одежды из тяжелой красной шелковой материи, затканной серебряными цветами, Саид нашел там панцирь из серебряных колец, сделанный так искусно, что при каждом движении тела он сгибался, и в то же время настолько крепкий, что его не могли пробить ни копье, ни меч. Дамасский клинок в богато украшенных ножнах, с рукояткой, осыпанной камнями, которым, по мнению Саида, не было цены, дополнял его воинский наряд. Когда в полном вооружении Саид вышел за дверь, один из слуг подал ему шелковый платок и сказал, что этот платок посылает ему хозяйка дома. Если Саид вытрет им лицо, то борода и смуглый цвет кожи тотчас же пропадут.

Во дворе дома стояли три прекрасных лошади. Саид вскочил на самую лучшую, двое слуг – на остальных, и он весело поехал к площади, на которой должны были происходить военные игры. Блеск его одежды и великолепное вооружение привлекали к нему взоры всех людей, а когда он въехал в круг, образованный толпой, то поднялся всеобщий шепот изумления.

Это было блестящее собрание храбрейших и благороднейших багдадских юношей. Даже братья калифа гарцевали на конях, покачивая своими копьями. Когда Саид въехал, никем, по-видимому, не узнанный, к нему подъехал с несколькими товарищами сын великого визиря и, почтительно поклонившись, пригласил принять участие в их играх и спросил о его имени и родине. Саид отвечал, что его зовут Альмансор и он приехал из Каира; теперь он путешествует и, наслышавшись так много о храбрости и ловкости багдадских юношей, не удержался, чтобы не посмотреть их и не поучиться у них искусству. Молодым людям понравились осанка и мужественный вид Саида-Альмансора. Приказав подать ему копье, они предложили ему выбрать партию, так как все общество было разделено на две партии, чтобы вступать в борьбу как один на один, так и отрядами.

Но если уже внешность Саида привлекала к нему внимание, то теперь еще более изумлялись его необыкновенной ловкости и проворству. Его лошадь была быстрее птицы, а меч еще проворнее свистел по всем направлениям. Саид бросал копье так легко, на такое расстояние и так метко, словно это была стрела, пущенная из верного лука. Он побеждал самых храбрых из противной партии и по окончании игр был так единодушно провозглашен победителем, что один из братьев калифа и сын великого визиря, сражавшиеся на его стороне, стали упрашивать его сразиться также с ними. Брата калифа, Али, он победил, но сын великого визиря сопротивлялся ему так мужественно, что после продолжительной борьбы они сочли за лучшее отложить решение на следующий раз.

На другой день после этих игр весь Багдад только и говорил, что о прекрасном, богатом и храбром иностранце. Все видевшие его, даже побежденные, были восхищены его благородным обращением, и Саид собственными ушами слышал, как об этом говорили в лавке Калум-бека и только выражали сожаление, что никто не знает, где он живет.

На следующий раз Саид нашел в доме феи еще более прекрасное платье и вооружение еще драгоценнее. На этот раз столпилась половина Багдада, и сам калиф смотрел с балкона на это зрелище. Он тоже удивлялся чужестранцу Альмансору и по окончании игр повесил ему на шею большую золотую медаль на золотой цепи, чтобы выразить ему свое изумление. Эта вторая, еще более блестящая победа сделала только то, что возбудила зависть среди молодых людей Багдада. «Возможно ли, – говорили они между собой, – чтобы иностранец, прибывший сюда, в Багдад, отнимал у нас славу, честь и победы! Неужели он будет хвастаться в других местах, что среди цвета багдадской молодежи не нашлось ни одного, кто мог бы сравняться с ним и взять верх?» Так они говорили и решили в ближайшие военные игры напасть на него, как бы случайно, впятером или вшестером.

От проницательного взгляда Саида не ускользнули эти признаки недовольства. Он видел, как они шептались, стоя вместе в углу, и с злобным видом указывали на него. Он чувствовал, что, кроме брата калифа и сына великого визиря, к нему никто не относится дружелюбно; даже они надоедали ему своими расспросами о том, где они могут его найти, чем он занимается и что ему особенно понравилось в Багдаде.

По странному совпадению один из молодых людей, которого Саид заметил по неприязненным взглядам и который, по-видимому, был враждебно настроен против него, был не кто иной, как тот самый мужчина, которого Саид как-то свалил около лавки Калум-бека как раз в то время, когда тот собирался вырвать бороду злополучному купцу. Этот человек постоянно внимательно и с завистью наблюдал за ним. Хотя Саид уже несколько раз побеждал его, однако в этом не было основательной причины для такой враждебности, и Саид стал уже опасаться, что тот по росту или по голосу признал в нем приказчика Калум-бека. Такое открытие могло бы подвергнуть Саида насмешкам и мщению этих людей. Но план, придуманный его завистниками, разбился как благодаря предусмотрительности и смелости Саида, так и вследствие дружбы, возникшей между ним, братом калифа и сыном великого визиря. Заметив, что Саид окружен по меньшей мере шестерыми, которые стараются сбросить его с лошади или обезоружить, они поскакали туда, разогнали всю толпу и пригрозили молодым людям, совершившим такой вероломный поступок, прогнать их с поля состязания.

Более четырех месяцев Саид проявлял таким образом свою храбрость на удивление всему Багдаду, когда однажды вечером, возвращаясь домой с поля состязания, услыхал несколько голосов, показавшихся ему знакомыми. Впереди его шли четверо мужчин, которые медленно шагая, по-видимому, совещались о чем-то. Подойдя тихонько ближе Саид услыхал, что они говорят на наречии степной шайки Селима, и догадался, что они собираются на какой-нибудь грабеж. Первым его чувством было уйти от этих четырех человек. Но подумав, что он может помешать какому-нибудь злодеянию, он подкрался к ним еще ближе, чтобы подслушать их разговор.

– Привратник прямо сказал, что улица направо от базара, – говорил один, – и сегодня ночью он непременно будет проходить там с великим визирем.

– Прекрасно, – отвечал другой, – великого визиря я не боюсь: он стар и не особенно храбр. Но калиф хорошо владеет мечом, и я не доверяю ему. Наверно, десять – двенадцать телохранителей крадутся за ним сзади.

– Ни единой души, – возразил ему третий. – Сколько раз его ни видали и ни узнавали ночью, он всегда бывал один с великим визирем или с обер-камердинером. Сегодня ночью он будет наш, но ему не надо причинять никакого вреда.

– Я полагаю, что лучше всего набросить ему на шею аркан, – сказал первый. – Убивать мы его не станем, потому что за его тело дадут ничтожный выкуп, да, кроме того, мы не уверены, получим ли мы его.

– Значит, за час до полуночи! – условились они и разошлись в разные стороны.

Саид был сильно испуган этим замыслом. Он решил тотчас же отправиться во дворец калифа и предупредить его об опасности, которая ему угрожает. Но когда он пробежал уже несколько улиц, ему вспомнились слова феи, сказавшей, на каком плохом счету он у калифа. Сообразив, что его рассказ может быть осмеян или сочтен за попытку подольститься к повелителю Багдада, он задержал шаги, считая за лучшее положиться на свой добрый меч и лично спасти калифа от рук разбойников.

Поэтому Саид не пошел назад, в дом Калум-бека, а сел на ступенях какой-то мечети и ждал там, до тех пор пока не наступила ночь. Тогда он отправился мимо базара на ту улицу, на которую указывали разбойники, и спрятался за выступ какого-то дома. Простояв там приблизительно час, он услыхал, что два человека медленно идут по улице. Сначала он принял их за калифа и великого визиря, но один из них захлопал в ладоши, и тотчас же с другой стороны базара тихо подбежали двое других. Пошептавшись немного, они разделились: трое спрятались недалеко от Саида, а один стал ходить по улице взад и вперед. Ночь была темная, но тихая, и Саид должен был положиться почти исключительно на свой тонкий слух.

Прошло еще около получаса, когда со стороны базара послышались шаги. Разбойник, должно быть, тоже расслышал их и проскользнул мимо Саида к базару. Шаги все приближались, и Саид мог уже разобрать несколько темных фигур, как вдруг разбойник ударил в ладоши, и в то же мгновение трое остальных выскочили из засады. Но подвергшиеся нападению были, должно быть, вооружены, так как Саид услыхал звук ударившихся друг о друга мечей. Он тотчас вынул свой дамасский клинок и с криком: «Долой врагов великого Гаруна!» бросился на разбойников. При первом же ударе он свалил одного на землю, а потом напал на двух других, которые намеревались обезоружить человека, накинув ему на шею петлю. Саид сгоряча ударил по веревке, чтобы разрубить ее, но вместе с тем так сильно хватил по руке разбойника, что отрубил ее. Разбойник со страшным криком упал на колени. В это время четвертый, сражавшийся с другим, обернулся к Саиду, который еще боролся с третьим, но человек, которому накинули петлю, видя себя освобожденным, выхватил кинжал и вонзил его сбоку в грудь нападающему. Увидев это, оставшийся еще в живых разбойник бросил свою саблю и убежал.

Саид недолго оставался в неизвестности, кого он спас. Более высокий из двух мужчин подошел к нему и сказал:

– Все это очень странно, как покушение на мою жизнь и свободу, так и непонятная помощь и спасение. Как вы узнали, кто я? Разве вам было известно намерение этих людей?

– Повелитель правоверных, ведь я не сомневаюсь, что это ты! – отвечал Саид. – Сегодня вечером я шел по улице позади нескольких человек, иноземный и таинственный язык которых я некогда изучал. Они совещались о том, чтобы взять тебя в плен, а этого почтенного человека, твоего визиря, убить. Так как было уже поздно предупреждать тебя, то я решил отправиться на то место, где они хотели подстеречь тебя, чтобы помочь тебе.

– Благодарю тебя, – сказал Гарун. – Однако на этом месте нам не следует оставаться. Возьми это кольцо и приходи с ним завтра во дворец; тогда мы поговорим побольше о тебе и о твоей помощи и посмотрим, как лучше всего я могу наградить тебя. Пойдем, визирь, здесь не стоит оставаться, так как они могут вернуться.

Надев с этими словами на палец юноши кольцо, он хотел увести великого визиря, но тот попросил его немного подождать, обернулся и подал оторопевшему юноше тяжелый кошелек.

– Молодой человек, – сказал он, – мой государь, калиф, может сделать тебя всем, чем захочет, даже моим преемником, я же могу сделать немного, и то, что могу сделать, пусть будет сделано лучше сегодня, чем завтра. Так возьми этот кошелек. Но этим я вовсе не хочу откупиться от благодарности. Лишь только ты пожелаешь чего-нибудь, смело приходи ко мне.

Совершенно опьяненный счастьем Саид поспешил домой. Но здесь он попал в неприятное положение. Калум-бек сначала был очень недоволен его долгим отсутствием, а потом стал беспокоиться, предполагая, что может лишиться такой прекрасной вывески для своей лавки. Он встретил Саида бранью и стал шуметь и неистовствовать как сумасшедший. Но Саид, заглянувший в кошелек и увидевший, что он наполнен одними золотыми монетами, сообразил, что теперь ему можно вернуться на родину и без милостей калифа, которые, наверно, были бы не меньше благодарности его визиря. Поэтому он не спустил купцу ни одного слова, но объявил ему коротко и ясно, что больше не останется у него ни одного часа.

Сначала Калум-бек очень испугался, но потом язвительно рассмеялся и сказал:

– Ты – нищий и бродяга, ты – несчастный бедняк! Где же ты найдешь себе защиту, если я лишу тебя своего покровительства? Где же ты найдешь себе пищу и ночлег?

– Об этом не беспокойтесь, господин Калум-бек, – отвечал Саид вызывающе. – Прощайте, вы меня больше не увидите!

С этими словами он выбежал в дверь, а Калум-бек глядел ему вслед, онемев от изумления. Но на другое утро, подумав хорошенько о происшедшем, он повсюду разослал своих носильщиков с приказанием отыскать беглеца. Они долго искали понапрасну, но наконец один пришел назад и сказал, что видел, как приказчик Саид выходил из мечети и шел к караван-сараю. Однако он совершенно изменился, был одет в прекрасное платье и имел саблю, кинжал и великолепный тюрбан.

Услыхав это, Калум-бек стал клясться и кричать:

– Он обокрал меня и на это оделся! О, я несчастный человек! – Затем он побежал к начальнику полиции, и так как там знали, что он родственник Месрура, обер-камердинера калифа, то ему было нетрудно получить нескольких полицейских служителей, чтобы арестовать Саида.

Саид в это время сидел около караван-сарая и совершенно спокойно разговаривал с каким-то встретившимся ему там купцом относительно путешествия в Бальсору, его родной город. Вдруг на него напали несколько человек и, несмотря на его сопротивление, связали ему руки за спину. Когда он спросил, что уполномочивает их на этот насильственный поступок, они отвечали, что это совершается от имени полиции и его законного хозяина, Калум-бека. В то же время подошел этот маленький, безобразный человек и стал издеваться над Саидом и осыпать его насмешками, а потом полез к нему в карман и к удивлению окружавших с торжествующим криком вытащил большой кошелек, наполненный золотом.

– Смотрите! Все это негодяй наворовал у меня! – кричал он, а люди с отвращением смотрели на пойманного и кричали:

– Как! Такой молодой, красивый и уже так испорчен! На суд его, на суд! Пусть он получит палок!

Его потащили. К ним присоединилась огромная вереница всякого рода людей, кричавшая: «Глядите, вот красивый приказчик с базара! Он обокрал своего хозяина и убежал! Он украл двести золотых!»

Начальник полиции принял пойманного с суровым видом. Саид хотел было говорить, но чиновник приказал ему молчать и выслушал только купца. Показав кошелек, он спросил Калум-бека, эти ли деньги украдены у него. Калум – бек дал клятву. Но его ложная клятва доставила ему только деньги, а не красивого приказчика, которого он ценил в тысячу золотых, потому что судья сказал:

– Согласно закону, только что на этих днях изданному моим всемогущественным государем, калифом, каждая кража, превышающая сто золотых, если она совершена на базаре, наказывается вечной ссылкой на пустынный остров. Этот вор попался как раз вовремя: он пополнит число таких молодцов до двадцати. Завтра они будут помещены на барку и отправлены в море.

Саид был в отчаянии. Он заклинал чиновника выслушать его, позволить ему сказать калифу одно только слово, но не получил милости. Калум-бек, который теперь уже раскаивался в своей клятве, в свою очередь стал просить за Саида, но судья ему отвечал:

– Ты получил свои деньги и будь доволен. Ступай домой и успокойся, а то за каждое противоречие я буду штрафовать тебя на десять золотых.

Калум смущенно замолчал, а судья сделал знак, и несчастного Саида увели.

Его отвели в темную и сырую тюрьму. Там девятнадцать жалких людей, лежавших на соломе, приняли его как товарища по несчастью, с грубым смехом и проклятиями по адресу судьи и калифа. Хотя его ожидала страшная участь, хотя мысль о ссылке на пустынный остров ужасала его, все же он находил некоторое утешение в том, что на следующий день избавится от этой отвратительной тюрьмы. Но он очень ошибался, предполагая, что его положение на корабле улучшится. Всех преступников бросили в самое нижнее помещение, где нельзя было стоять во весь рост, и они там стали толкать и колотить друг друга из-за лучших мест.

Якоря были подняты, и Саид заплакал горькими слезами, когда корабль, который должен был увезти его от отечества, начал двигаться. Только раз в день им давали немного хлеба и плодов и глоток пресной воды. В трюме было так темно, что во время, еды арестантам всегда приносили огонь. Каждые два-три дня кого-нибудь из них находили мертвым – настолько нездоров был воздух в этой водной тюрьме, – и Саид выдержал только благодаря своей молодости и крепкому здоровью.

Уже две недели они были на воде, когда однажды волны разбушевались сильнее и на корабле поднялась необычайная беготня и суета. Саид понял, что приближается буря. Это было ему даже приятно, так как теперь он надеялся умереть.

Корабль стало бросать во все стороны сильнее, и наконец он со страшным треском крепко засел на одном месте. С палубы раздались крики и вопли, смешивавшиеся с ревом бури. Наконец все стихло, но в то же время один из арестантов заметил, что в корабль проникает вода. Они стали стучать в подъемную дверь, но им никто не отвечал. Когда же вода стала проникать все больше, они соединенными силами налегли на дверь и вышибли ее.

Они поднялись вверх по лестнице, но там не оказалось ни одного человека. Весь экипаж корабля спасся на лодках. Тогда большая часть арестантов впала в отчаяние, так как буря бушевала все сильнее и корабль трещал и погружался. Они просидели на палубе еще несколько часов, устроив себе в последний раз обед из тех запасов, которые нашлись на корабле. Затем буря возобновилась еще раз, корабль сорвался с подводного камня, на котором засел, и весь разбился.

Саид уцепился за мачту и, когда корабль разбился, прижался к ней еще крепче. Он проплавал так полчаса, все время подвергаясь неминуемой смертельной опасности; вдруг свисток на цепочке выскользнул из его платья, и Саиду снова пришла в голову мысль испытать, не зазвучит ли он. Ухватившись покрепче одной рукой, он другой поднес ко рту свисток, дунул, и вдруг раздался чистый и ясный звук. В одно мгновение буря улеглась, и волны сгладились, точно политые маслом. Едва Саид успел перевести дух и оглядеться, нет ли где-нибудь поблизости земли, как мачта под ним стала вытягиваться каким-то странным образом, начала двигаться, и он, к немалому своему ужасу, заметил, что плывет уже не на обломке дерева, а на огромном дельфине. Однако через некоторое время он овладел собою и, увидав, что дельфин плывет хотя и быстро, но вполне спокойно, приписал свое чудесное спасение серебряному свистку и благосклонной фее. Крик его горячей благодарности огласил воздух.

Чудесный конь с быстротой стрелы нес его по волнам, и еще до наступления вечера Саид увидел землю и различил широкую реку, в которую дельфин и повернул. Против течения он поплыл медленнее. Вспомнив из старых волшебных сказок, как надо колдовать, чтобы избавиться от голода, Саид достал свисток, громко свистнул и от всего сердца пожелал себе хорошего ужина. Рыба тотчас же остановилась, а из воды вынырнул совершенно сухой стол, точно он неделю стоял на солнце, при этом обильно уставленный великолепными кушаньями. Саид жадно принялся за них, так как во время заключения продовольствие было очень скудно. Когда он основательно насытился, то возблагодарил Аллаха. Стол нырнул в воду, а дельфин, получив от Саида толчок в бок, поплыл дальше вверх по реке.

Солнце начинало уже закатываться, когда Саид заметил в темной дали какой-то большой город, минареты которого как будто походили на багдадские. Мысль о Багдаде была Саиду не особенно приятна, но доверие к благосклонной фее было так велико, что он был твердо уверен – она не даст ему снова попасть в руки отвратительного Калум-бека. На берегу, приблизительно в одной миле от города, у самой реки, он увидел великолепный загородный дом, и дельфин, к его величайшему изумлению, направился к этому дому.

На крыше дома стояли несколько прекрасно одетых мужчин, а на берегу Саид увидел большую толпу слуг; все смотрели на него, всплескивая от удивления руками. У мраморной лестницы, поднимавшейся от воды к увеселительному замку, дельфин остановился, и только Саид ступил ногой на лестницу, как он уж бесследно исчез. В то же время по лестнице сбежали несколько слуг, прося Саида именем своего господина взойти наверх и предлагая ему сухую одежду. Быстро переодевшись, он последовал за слугами на крышу, где нашел троих мужчин. Самый высокий и красивый из них встретил его очень приветливо и ласково.

– Кто ты, чудесный чужестранец? – сказал он. – Ты приручаешь морских рыб и управляешь ими как угодно, словно искусный наездник своим боевым конем! Волшебник ли ты или такой же человек, как и все мы?

– Господин, – отвечал Саид, – со мной за последние недели случилось много неприятного, но если вам доставит удовольствие, я все расскажу вам.

И он стал рассказывать этим трем мужчинам свою историю с того момента, как покинул отцовский дом, вплоть до своего чудесного спасения. Его часто прерывали выражениями крайнего изумления. Когда же он окончил, хозяин дома, принявший его так радушно, сказал:

– Я верю твоим словам, Саид! Но ты рассказывал нам, что в одном состязании получил цепь и что калиф подарил тебе кольцо. Можешь ли ты показать нам их?

– Я хранил их здесь, на своей груди, – сказал юноша, – и расстанусь с этими дорогими мне подарками только вместе со своей жизнью, так как считаю славным и прекрасным делом, что освободил калифа из рук разбойников.

Достав с этими словами цепь и кольцо, он передал обе вещи мужчинам.

– Клянусь бородой Пророка, это оно, это мое кольцо! – воскликнул высокий, красивый мужчина. – Великий визирь, обнимем его! Ведь здесь стоит наш спаситель!

Саид был как во сне, когда они стали обнимать его, потом бросился на колени и сказал:

– Прости, повелитель правоверных, что я так смело говорил с тобой, так как ты ведь не кто иной, как Гарун аль-Рашид, великий калиф багдадский!

– Да, это я и я твой друг! – отвечал Гарун. – С этого часа все твои печальные приключения должны перемениться. Следуй за мной в Багдад, оставайся в моей свите. Ты будешь одним из моих самых доверенных чиновников, потому что в ту ночь ты действительно доказал, что для тебя небезразлична жизнь Гаруна, и не каждого из своих преданнейших слуг я мог бы подвергнуть подобному испытанию.

Саид поблагодарил калифа и обещал навсегда остаться у него, после того как сперва съездит к отцу, который должен сильно беспокоиться о нем. Калиф нашел это естественным и законным. Скоро они сели на лошадей и еще до захода солнца прибыли в Багдад. Калиф предоставил Саиду в своем дворце целый ряд великолепно обставленных комнат и обещал, кроме того, выстроить для него особый дом.

При первом известии об этом событии к Саиду поспешили явиться его собратья по оружию, брат калифа и сын великого визиря. Обняв его, как спасителя дорогих им людей, они просили его быть им другом. Но когда он сказал: «Я давно ваш друг» и при этом достал цепь, полученную им в награду за состязание, и стал напоминать подробности, они онемели от изумления. Раньше они видели его всегда смуглым и с длинной бородой, и только когда он рассказал, как и почему он изменял наружность, и для подтверждения своих слов велел принести тупое оружие, сразился с ними и доказал, что он храбрый Альмансор, – лишь тогда они в восторге снова стали обнимать его, считая за счастье иметь такого друга.

На следующий день, когда Саид и великий визирь сидели у калифа, вошел обер-камердинер Месрур и сказал:

– Повелитель правоверных, позволь мне просить тебя об одной милости.

– Сперва я хочу выслушать, – отвечал Гарун.

– На улице стоит мой дорогой, кровный двоюродный брат Калум-бек, известный купец на базаре, у которого странная тяжба с одним человеком из Бальсоры. Его сын служил у Калум-бека, потом обокрал его и убежал неизвестно куда. Теперь отец требует у Калума своего сына, а у того его совсем нет. Поэтому Калум-бек добивается милости, чтобы ты своей большой просвещенностью и мудростью рассудил его с этим человеком из Бальсоры.

– Хорошо, я рассужу, – сказал калиф. – Через полчаса пусть твой двоюродный брат явится со своим противником в зал суда.

Когда Месрур поблагодарив вышел, калиф сказал:

– Это не кто иной, как твой отец, Саид, и так как теперь, к счастью, я знаю все как было, то и рассужу, как Сулейман. Ты, Саид, спрячешься за занавес моего трона и останешься там, пока я не позову тебя, а ты, великий визирь, распорядись тотчас же прислать ко мне этого нерадивого и опрометчивого полицейского судью: он будет нужен мне на допросе.

Оба сделали так, как им было приказано. Сердце Саида забилось сильнее, когда он увидал своего отца, бледного и изнуренного, вошедшего в зал суда нетвердой походкой, а Калум-бек своей хитрой и самоуверенной усмешкой, с которой он шептался со своим двоюродным братом, до того раздражил Саида, что он чуть было не бросился на него из-за занавеса.

Ведь по милости этого злого человека он вытерпел столько страданий и огорчений.

В зале было много народу, желавшего послушать, как будет творить суд калиф. После того как властитель Багдада занял на троне место, великий визирь приказал молчать и спросил, кто здесь является перед государем истцом.

Калум-бек с нахальным видом выступил вперед и сказал:

– На этих днях я стоял перед дверьми своей лавки на базаре, когда глашатай, с кошельком в руке и вместе с этим человеком, стал кричать по лавкам: «Кошелек золота тому, кто может дать сведения о Саиде из Бальсоры!» Этот Саид был у меня в услужении и поэтому я закричал: «Сюда, приятель, я заслужу этот кошелек!» Человек, который теперь относится ко мне так враждебно, приветливо подошел ко мне и спросил, что известно мне. Я отвечал: «Вы, вероятно, его отец Бенезар?» Когда он с радостью подтвердил это, я сообщил ему, как нашел молодого человека в пустыне, как спас его, заботился о нем и доставил его в Багдад. Он в сердечной радости подарил мне кошелек. Но послушайте теперь этого безумного человека! Когда я затем стал рассказывать ему, что его сын служил у меня, потом выкинул скверную штуку – обокрал и скрылся, он не хотел мне верить. И вот уже несколько дней он вызывает меня на ссору, требуя обратно сына и кошелек. Но ни того ни другого я не могу отдать ему, потому что деньги следуют мне за сообщенное известие, а его испорченного сына я не могу доставить.

Затем заговорил и Бенезар. Он изображал своего сына благородным и добродетельным, который никогда не мог бы сделаться таким испорченным, чтобы украсть, и настаивал, чтобы калиф произвел строгое расследование.

– Надеюсь, Калум-бек, – сказал Гарун, – что ты, как полагается, заявил о воровстве?

– Разумеется! – воскликнул тот с улыбкой. – Я его отвел к полицейскому судье.

– Пусть приведут полицейского судью! – приказал калиф.

К всеобщему удивлению судья тотчас явился словно по волшебству. Калиф спросил его, помнит ли он это дело. Он отвечал утвердительно.

– Допрашивал ли ты молодого человека и признался ли он в воровстве? – спросил Гарун.

– Нет, это был настолько закоснелый человек, что никому, кроме вас, не хотел признаться! – отвечал калифу судья.

– Но я что-то не помню, чтобы видел его, – сказал калиф.

– Еще бы! В таком случае мне пришлось бы ежедневно отсылать к вам целую кучу этого сброда, который желает говорить с вами.

– Ты знаешь, что мои уши открыты для всех, – отвечал Гарун. – Но, вероятно, улики его воровства были так очевидны, что не представлялось необходимым приводить молодого человека ко мне. У тебя, конечно, были свидетели, Калум, что украденные деньги принадлежат тебе?

– Свидетели? – переспросил тот бледнея. – Нет, у меня не было свидетелей. Но ведь вам известно, повелитель правоверных, что одна монета похожа на другую. Откуда же я мог бы достать свидетелей, что в моей кассе недостает именно этих ста монет?

– Почему же ты узнал, что эта сумма принадлежит именно тебе? – спросил калиф.

Калум отвечал:

– По кошельку, в котором она находилась.

– У тебя с собой кошелек? – продолжал калиф.

– Да, здесь, – сказал кулец, вынимая кошелек и подавая его великому визирю, чтобы тот передал его калифу.

Вдруг визирь с притворным изумлением громко воскликнул:

– Клянусь бородой Пророка! Это твой кошелек, собака? Этот кошелек принадлежит мне, и я дал его со ста золотыми одному храброму молодому человеку, который спас меня от большой опасности.

– Можешь ли ты поклясться в этом? – спросил калиф.

– Это так же верно, как то, что я хочу со временем попасть в рай, – отвечал визирь. – Ведь моя дочь сама вышила его.

– Вот как! – воскликнул Гарун. – Значит, тебе сообщили неправду, полицейский судья? Но почему же ты поверил, что кошелек принадлежит этому купцу?

– Он дал клятву, – испуганно отвечал судья.

– Так ты дал ложную клятву? – загремел калиф на купца, который стоял перед ним бледный и дрожал от страха.

– Аллах, Аллах! – восклицал купец. – Конечно, я ничего не могу сказать против великого визиря – он человек, заслуживающий доверия. Но, увы, кошелек принадлежал мне, и его украл беспутный Саид. Я дал бы тысячу туманов, если бы Саид был здесь!

– Как ты поступил с этим Саидом? – обратился калиф к судье. – Скажи, куда надо послать, чтобы он признался при мне!

– Я сослал его на пустынный остров, – сказал полицейский судья.

– О Саид! О сын мой! – воскликнул несчастный отец и заплакал.

– Стало быть, он сознался в преступлении? – спросил Гарун.

Полицейский судья побледнел. Он поворачивал глаза во все стороны и наконец произнес:

– Насколько я могу припомнить – да!

– Так ты не знаешь этого наверно? – продолжал калиф страшным голосом. – Тогда мы спросим его самого. Саид, выходи, а ты, Калум-бек, прежде всего заплати тысячу золотых, потому что теперь он здесь!

Калу му и полицейскому судье показалось, что они видят привидение. Они пали ниц и воскликнули:

– Милосердия, милосердия!

Бенезар, почти обессилев от радости, бросился в объятия своего пропавшего сына. Тогда калиф с суровым видом спросил:

– Судья, здесь стоит Саид. Сознался ли он?

– Нет, нет! – завопил судья. – Я выслушал только показания Калума, потому что он очень почтенный человек!

– Разве затем я назначил тебя судьей над всеми, чтобы ты слушал только знатных? – воскликнул в благородном гневе Гарун аль-Рашид. – За это я ссылаю тебя на десять лет на пустынный остров, лежащий среди моря. Там ты можешь размышлять о правосудии. А ты, негодный человек, ты оживляешь умирающих не для их спасения, а для того чтобы сделать их своими рабами! Ты заплатишь, как уже сказано, тысячу туманов, обещанных тобою, если Саид явится свидетельствовать в твою пользу.

Калум обрадовался, что так дешево выпутался из этого опасного дела, и хотел уже благодарить милостивого калифа, но тот продолжал:

– За ложную присягу ради ста золотых ты получишь сто ударов по подошвам. Затем Саид может выбирать, желает ли он взять всю твою лавку и тебя, как носильщика, или же удовольствуется десятью золотыми за каждый день, который он прослужил у тебя.

– Позвольте, калиф, этому низкому человеку уйти. Я ничего не хочу из того, что принадлежит ему! – воскликнул юноша.

– Нет, – отвечал Гарун, – я хочу, чтобы ты был вознагражден. Вместо тебя я выбираю десять золотых за каждый день, а ты должен сосчитать, сколько дней ты был в его когтях. А теперь уведите прочь этих негодяев!

Калиф пригласил Бенезара жить вместе с Саидом в Багдаде. Тот согласился и только еще раз отправился домой, чтобы перевести свое большое имущество. Саид же, словно князь, поселился во дворце, который ему выстроил благодарный калиф. Брат калифа и сын великого визиря были его друзьями, и в Багдаде вошло даже в поговорку: «Я хотел бы быть таким же добрым и счастливым, как Саид, сын Бенезара».

Их увели, а калиф повел Бенезара и Саида в другую комнату, стал там рассказывать первому о своем чудесном спасении благодаря помощи Саида, и только время от времени его прерывали вопли Калум-бека, которому в это время на дворе отсчитывали по подошвам сотню полновесных золотых монет.

– При такой беседе никакой сон не пойдет на ум, хотя бы пришлось не спать две, три и даже больше ночей, – сказал механик, когда слуга окончил рассказ. – И я уже часто находил, что это испытанное средство. Раньше я служил подмастерьем у одного литейщика колоколов. Мой хозяин был богатый человек и не скряга. Вот поэтому-то мы были немало удивлены, когда он во время одной большой работы показался нам таким скупым, как только возможно. Мы отливали тогда колокол для новой церкви, и всем нам, ученикам и подмастерьям, пришлось всю ночь сидеть перед горном и поддерживать огонь. Мы было думали, что хозяин почнет свой любимый бочонок и предложит нам самого лучшего вина. Но не тут-то было. Каждый час он позволял нам только по одному глотку, а сам начал рассказывать о своих странствованиях и всевозможные происшествия из своей жизни. Потом стал рассказывать старший подмастерье, потом – другие, по порядку, и никто из нас не хотел спать, потому что все слушали с жадностью. Мы опомнились, когда уже наступил день. Тогда мы поняли хитрость хозяина, состоявшую в том, что он рассказами хотел поддержать в нас бодрость. А когда колокол был отлит, он не пожалел вина и наверстал то, чего так разумно не сделал в ту ночь.

– Да, это был разумный человек, – сказал студент. – Против сна, как известно, ничто так не помогает, как разговоры. Поэтому я не хотел бы эту ночь оставаться один, так как около одиннадцати часов я не могу удержаться от сна.

– Это приняли во внимание и крестьяне, – сказал слуга. – Когда женщины и девушки в длинные зимние вечера прядут при огне, они никогда не остаются дома одни, боясь заснуть среди работы. Они собираются вместе в так называемые светлые дома, садятся за работу большим обществом и начинают рассказывать.

– Да, – прибавил извозчик, – там постоянно ведут речи о чем-нибудь страшном, так что можно порядком перепугаться. Рассказывают об огненных духах, блуждающих по лугу, или о домовых, которые стучат по ночам в комнатах, и о привидениях, пугающих людей и скот.

– Действительно, это у них не особенно хороший разговор, – заметил студент. – Признаться, ничто мне не претит так, как рассказы о привидениях.

– А я совсем наоборот! – воскликнул механик. – Мне очень приятно прослушать хорошую историю со страхами. Это совершенно то же, что спать в дождливую погоду под крышей. Хоть и слышно, как падают на черепицы дождевые капли: тик-так, тик-так, а в то же время чувствуешь себя в сухом месте очень тепло. Точно так же, если слушаешь о привидениях при свете и в обществе, то чувствуешь себя приятно и безопасно.

– Ну а потом? – сказал студент. – Если слушал человек, имеющий наивную веру в привидения, то разве он не будет бояться, когда останется один впотьмах? Разве ему не придут в голову все те ужасы, которых он наслушался? Еще и теперь мне делается досадно за эти рассказы о привидениях, когда я подумаю о своем детстве. Я был живым и бойким мальчиком, может быть, немного более беспокойным, чем хотелось бы моей няньке. И вот, чтобы заставить меня молчать, она не придумала ничего другого, как напугать меня. Она рассказывала мне всевозможные ужасные истории о ведьмах и злых духах, которые водятся в домах. Если, например, на чердаке завозится кошка, она говорила мне испуганным шепотом: «Слышишь, сынок? Теперь ходит взад и вперед по лестнице покойник. Голова у него под мышкой, но глаза блестят как фонари. Вместо пальцев у него когти, и если он в темноте подцепит кого-нибудь, то свернет ему шею».

Мужчины засмеялись над этим рассказом, но студент продолжал:

– Тогда я был слишком молод и не мог сообразить, что все это выдумки и небылицы. Я не боялся огромной охотничьей собаки и мог повалить любого из своих товарищей, но когда я шел в темную комнату, то от страха закрывал глаза, думая, что теперь подкрадывается покойник. И дошло до того, что я не хотел даже без огня выйти за двери, если было темно. И сколько раз мне доставалось за это от отца, когда он замечал эту дурную привычку! Но я долгое время не мог освободиться от этих детских страхов, а во всем этом была виновата моя глупая нянька.

– Да, это большая ошибка, – заметил слуга, – когда детские мысли наполняют подобным вздором. Могу вас уверить, я знавал смелых и решительных людей, охотников, которые не испугались бы и трех врагов, но если им приходилось ночью подкарауливать дичь или воров, мужество часто совершенно покидало их: дерево они принимали за ужасный призрак, куст – за ведьму, светляков – за глаза чудовища, подстерегающего их в ночной темноте.

– И не только для детей, – возразил студент. – Я считаю разговоры такого рода глупыми и вредными для всех. Ну, какой здравомыслящий человек будет толковать о явлениях и свойствах вещей, которые на самом деле существуют только в уме глупца. Там они водятся, а больше нигде. Но вреднее всего эти рассказы для крестьян. Они твердо и непоколебимо верят в подобные глупости, и эта вера поддерживается в прядильнях и кабаках, где, собравшись в тесный круг, боязливым голосом рассказывают о всевозможных ужасных историях.

– Да, господин, – произнес извозчик, – вы совершенно правы. Много несчастий произошло от этих историй, и даже моя собственная сестра очень печально кончила свою жизнь вследствие этого.

– Как так? От подобных историй? – воскликнули с изумлением мужчины.

– Да, от подобных историй, – продолжал он. – В деревне, где жил наш отец, тоже существует обычай, что в зимние вечера женщины и девушки собираются вместе прясть. Приходят туда и парни и рассказывают разные вещи. Однажды вечером стали говорить о привидениях. Парни рассказывали об одном старом торговце, который умер лет десять тому назад, но не находил покоя в могиле. Каждую ночь он сбрасывал с себя землю, вставал из могилы и покашливая медленно плелся, как это он делал при жизни, в свою лавку. Там он начинал развешивать сахар и кофе, в то же время бормоча про себя:

Ты взвесишь иолфунта в двенадцать часов,

А днем целый фунт будет в чашке весов.

Многие уверяли, что видели его, и девушки и женщины стали бояться. А моя сестра, шестнадцатилетняя девушка, хотела быть умней других и сказала:

«Этому я не поверю! Кто умер, тот уже не встанет!» Но, к несчастью, она сказала это неосторожно, так как была уже не раз напугана. Тогда один из молодых людей предложил: «Если ты в этом уверена, то, наверно, не побоишься и его. Его могила только в двух шагах от могилы Кетхен, которая недавно умерла. Попробуй-ка, пойди на кладбище, сорви цветок с могилы Кетхен и принеси нам – тогда мы поверим, что ты не боишься торговца!»

Сестра постыдилась, что другие поднимут ее на смех, и поэтому сказала: «Ну, для меня это пустяки! Какой же вы хотите цветок?»

«Во всей деревне не цветет таких роз, как там; вот и принеси нам букет из них», – отвечала одна из подруг.

Она встала и пошла. Все мужчины стали хвалить ее мужество, а женщины только качали головой, приговаривая: «Лишь бы это хорошо кончилось!» Сестра шла к кладбищу. Месяц светил ярко, и она начала дрожать, когда пробило двенадцать часов и она отворила кладбищенские ворота.

Она перешла через несколько известных ей могильных холмов, но чем ближе стала подходить к белым розам на могиле Кетхен и к могиле страшного торговца, тем ей делалось все страшнее и страшнее. Наконец она была там. Дрожа, она опустилась на колени и начала рэать розы. Вдруг ей показалось, что совсем близко она слышит какой-то шорох. Она оглянулась: в двух шагах от нее из одной могилы вылетала земля и оттуда медленно поднималась какая-то фигура. Это был старый бледный человек. Сестра перепугалась. Она взглянула еще раз, чтобы убедиться, действительно ли она видит это. Когда же стоявший в могиле гнусавым голосом проговорил: «Добрый вечер, девушка! Откуда ты так поздно?», ее охватил смертельный ужас.

Она вскочила и бросилась бежать по могилам домой. Еле дыша она рассказала виденное и так ослабела, что домой ее пришлось переносить. Что было для нас пользы в том, когда на другой день мы узнали, что это был могильщик, который рыл там могилу и обратился к моей сестре? Прежде чем она могла узнать об этом, ее схватила горячка, от которой она через три дня умерла. Да, роз на свой погребальный венок она нарвала сама.

Извозчик замолк, и на его глазах повисли слезы. Остальные с участием глядели на него.

– Да, бедная девушка умерла от слепого суеверия, – сказал юный золотых дел мастер. – Мне пришло в голову одно предание, которое мне хотелось бы рассказать вам, так как, к несчастью, оно имеет связь с таким же печальным происшествием.

Рейтинг
( Пока оценок нет )
Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Добавить комментарий

;-) :| :x :twisted: :smile: :shock: :sad: :roll: :razz: :oops: :o :mrgreen: :lol: :idea: :grin: :evil: :cry: :cool: :arrow: :???: :?: :!: